Топограф кивнула. Обещания того, что это предел, что дальше идти не надо, оказалось достаточно, чтобы ее успокоить. Разберемся с этим, и ты снова увидишь солнце.
Мы продолжили спуск. Теперь ступени казались особенно скользкими (хотя, может, просто от того, что тряслись ноги), и мы шли медленно, опираясь на пустую стену по правую руку. Башня молчала, затаив дыхание, ее пульс замедлился и звучал как будто в отдалении. А может, биение крови в висках заглушало все звуки.
Завернув за угол, я увидела тело и сразу же посветила на него фонариком. Секунда промедления – и у меня не хватило бы смелости. Тело принадлежало антропологу. Она сидела, привалившись к левой стене: руки сложены на коленях, голова склонена, как в молитве, изо рта сыплется что-то зеленое. Одежда ее казалась странно расплывшейся, от нее исходило золотистое свечение – едва заметное и, скорее всего, невидимое для топографа. Мои опасения о судьбе антрополога подтвердились. Теперь меня заботило только одно: психолог нам солгала. При мысли, что она стоит наверху и стережет вход, мне стало дурно.
Я подняла руку, приказывая топографу остаться позади, а сама прошла вперед, пронзая фонариком темноту. Отойдя от тела на некоторое расстояние и убедившись, что на лестнице внизу никого нет, я поспешила назад.
– Посторожи, пока я осмотрю тело, – сказала я.
Я решила умолчать о том, что почувствовала какое-то медленное шевеление внизу.
– Это все-таки тело? – спросила топограф.
Может, она ожидала нечто более странное. Может, она думала, что человек просто спит.
– Да, тело антрополога, – сказала я, и по тому, как она напряглась, было видно, что до нее дошло.
Не говоря более ни слова, она протиснулась мимо меня и встала прямо за телом, направив винтовку в темноту.
Я осторожно присела рядом с антропологом. От ее лица практически ничего не осталось, лоскуты кожи покрывали странные ожоги, нижняя челюсть вырвана какой-то нечеловеческой силой, на груди образовался холмик зеленого пепла, высыпавшегося изо рта. Руки лежали на коленях ладонями вниз, сожженная кожа почти везде превратилась в тонкую пленку. Ноги ниже колен отсутствовали, а выше – сплавлены вместе. Одного ботинка не хватало, другой обнаружился у противоположной стены. Рядом с телом были разбросаны пробирки – такие же, как у меня. Неподалеку валялась раздавленная черная коробочка.
– Что с ней случилось? – прошептала топограф.
Она нервно оглядывалась то на меня, то опять в темноту, боясь, что это еще не конец: как будто ожидала, что антрополог сейчас превратится в зомби и оживет.
Что я могла ей ответить? «Не знаю»? Эти слова как нельзя лучше описывали наше положение. Мы не знали ничего.
Я посветила на стену над антропологом. Пару метров текст съезжал то вверх, то вниз, но дальше выравнивался:
…тени из пустоты, подобно гигантскому цветку, расцветут в черепе и раздвинут границы сознания так далеко, как человеку и не снилось…
– Мне кажется, она помешала тому, что писало текст, – предположила я.
– И оно сделало с ней такое? – Топограф почти умоляла меня найти другое объяснение.
Но другого объяснения не было, и я молча вернулась к осмотру тела, а она продолжила сторожить.
Биолог – не следователь, но я начинала думать, как следователь. Я осмотрела пол со всех сторон и увидела отпечатки ботинок – своих и топографа. Мы основательно затоптали то, что было до нас, но кое-что сохранилось. Судя по всему, существо (что бы там себе ни представляла топограф, я никак не могла поверить, что это человек) резко развернулось, очевидно, в ярости. Вместо плавно сползающих овалов слизь образовывала закрученную против часовой стрелки спираль, а «ноги», как я их мысленно окрестила, вытянулись и сжались. Поверх круговорота тоже виднелись отпечатки подошв. Я подобрала ботинок антрополога, стараясь не затоптать оставшиеся улики. Следы в середине круговорота действительно принадлежали ей. По всему складывалось, что она шла, прижавшись к правой стене.
В голове у меня начала выстраиваться картинка: вот антрополог крадется в темноте, пытаясь разглядеть создателя текста. Разбросанные вокруг тела мерцающие стеклянные пробирки наводили на мысль, что она собиралась взять образец. Как безумно и глупо! Она не отличалась ни импульсивностью, ни храбростью, и никогда не пошла бы на такой риск. Я постояла минуту, затем прошла по ее следам вверх по лестнице, велев топографу оставаться на месте. Она заметно нервничала. Может, будь в кого стрелять, ей было бы легче, но нам оставалось лишь воображать.
Десятком ступенек выше, откуда все еще можно было видеть антрополога, я нашла две группы следов напротив друг друга. Одни следы принадлежали антропологу, другие – ни мне, ни топографу.
У меня в голове что-то щелкнуло, и я отчетливо увидела, что произошло. Посреди ночи психолог разбудила антрополога и гипнотическим внушением заставила пойти с ней в башню. Они спустились сюда, и психолог отдала антропологу приказ, причем наверняка знала, что это самоубийство. Антрополог, не в силах противостоять гипнозу, подошла к существу, которое писало слова на стене, и попыталась взять образец, за что и поплатилась жизнью. Смерть ее, скорее всего, была мучительной. А психолог сбежала. И точно, спустившись назад, я не нашла ни одного ее следа ниже той точки.
Что я чувствовала по отношению к антропологу – беспомощной и лишенной выбора? Жалость? Сочувствие?
– Нашла что-нибудь? – нетерпеливо спросила топограф, когда я вернулась.
– Антрополог была здесь не одна. – И я рассказала топографу свою версию.
– Но зачем это психологу? – спросила она. – Мы ведь все равно собирались прийти сюда утром.
У меня сложилось ощущение, что мы говорим на разных языках.
– Понятия не имею, – сказала я. – Она нас гипнотизирует, и не только для того, чтобы успокоить наше сознание. Возможно, у экспедиции иные цели, но нам их не сообщили.
– Гипноз, – хмыкнула она скептически. – Откуда ты знаешь? Как ты вообще можешь знать?
Судя по голосу, она злилась. Трудно сказать, на меня лично или на мою версию, но так или иначе я ее понимала.
– Потому что он на меня отчего-то больше не действует, – объяснила я. – Перед тем как отправить нас сюда, она загипнотизировала тебя, чтобы ты выполнила свой долг. Я видела, как она это делала.
Я хотела раскрыться перед топографом, рассказать ей, как стала невосприимчивой, но посчитала, что это будет ошибкой.
– И ничего не предприняла? Даже если это правда…
По крайней мере, она допускала такую возможность. Видимо, эпизод все же оставил какой-то отпечаток у нее в памяти.
– Я скрыла от психолога, что гипноз на меня не действует.
