Ознакомительная версия.
Дарновский занял свое место, но вправо, где сидела Регинка, пока не смотрел. Для этого надо было собраться с мужеством.
С исторической наукой успехи у Роба были хуже, чем с остальными предметами. Производительные силы, производственные отношения, классовая борьба — это еще ладно, но на зубреж дат память у него была неважнецкая. Кроме того, имелось у него нехорошее подозрение, что Борис Сергеевич собирается засадить ему во втором полугодии (а стало быть, и за год) четверку, и тогда прощай, медаль.
Когда учитель, подняв глаза от журнала, спросил:
— Добровольцы есть? — Роб сразу поднял руку.
— Хм, безумству храбрых, — промурлыкал Борис Сергеевич, глядя на него поверх очков своими серыми глазами. — Ну-с, Сан-Стефанский мир.
«Восемьсотсемьдесятвосьмой», — тут же проговорил мягкий, с подсюсюкиванием голос.
— 1878-ой, — уверенно произнес Роб.
И дальше пошло, как по маслу: задавая вопрос, учитель мысленно давал на него ответ. Чего проще?
— Восстание Пугачева?
— 1773–1775.
— Отлично. Отмена крепостного права.
— 1861.
— Может, и число вспомнишь?
— 19 февраля.
— Ну, а… взятие Измаила?
— 1790-ый.
— Молодец. Я вижу, Дарновский, авария твоим мозгам только на пользу пошла.
А сюсюкающий голос прибавил: «Пятерку, конечно, пятерку, и пошел он к черту. Это подонком надо быть. Парень чудом жив остался».
Борис Сергеевич, насупившись, поставил в журнале закорючку, а Роб призадумался: кто «он»? Неужели директор? Это он требует от Тутанхамона, чтоб поломал Дарновскому медаль? Так-так, учтем.
Весь остаток урока он готовился к тому, чтобы встретить взгляд Регины. Что он там прочтет? Жалость? Насмешку?
И как только прозвенел звонок, решительно повернулся вправо.
Но Регина, до сего момента то и дело на него поглядывавшая (он видел это боковым зрением), быстро опустила голову. Вид у нее был виноватый.
Вокруг все грохотали стульями, щелкали портфелями, тянулись к выходу, а Роб и Регина оставались на местах.
Коротко ответив тем, кто спрашивал его о самочувствии («Да нормально всё, башка только немножко и руку стеклом порезало, фигня»), Дарновский ждал, когда они наконец останутся вдвоем.
Не дождался.
Подошел Петька, оказывается, тоже не спешивший на перемену, крепко взял Роба за руку повыше локтя и прошипел в ухо:
— Чего это ты знаешь, дрочила?
Дарновский посмотрел на него снизу вверх, прочел в голубых глазах угрозу. И смятение. Внутренний голос Солнцева дрожал: «Неужели видел? Не может быть! Он же ни разу не повернулся».
Так и не въехав, что это он мог видеть и куда ни разу не повернулся, Роб шепнул:
— Видел, Петюнчик, всё видел. Но ты не трясись, я никому не скажу.
На красавца-спортсмена стало жалко смотреть — так он посерел и сник.
Чувствуя, что победил, хоть и не понимая, каким образом, Роб покровительственно шлепнул Солнцева по щеке — раз, второй. И тот ничего, стерпел.
— Ладно, Петушок, гуляй, у меня тут разговор.
И вот ведь загадка: Солнцев только носом шмыгнул. Молча вышел, оставил Роба вдвоем с Регинкой.
Она по-прежнему сидела, опустив лицо. Грудь под черным школьным фартуком быстро поднималась и опускалась — пришлось напомнить себе: в глаза смотреть, не на сиськи.
— Ты прости меня, — тихо сказала королева класса. — Это я во всем виновата. Из-за меня ты чуть не погиб. Надо было на Петьку, дурака, не орать, а сразу за тобой погнать. Чтоб извинился, привел назад. Он перехватил бы тебя у автобусной остановки, и ничего бы не случилось.
— А он ходил за мной? — удивился Роб.
— Да. Но ты уже уехал. Ведь, наверно, минут десять прошло.
Вот в чем дело, сообразил Роб. Я на остановке не десять минут, а больше получаса торчал. Значит, Солнцев меня видел, но звать назад не стал. И теперь психует, заметил я его тогда или нет. Ведь получается, что это я из-за него на дачу не вернулся и в катастрофу попал. И это всё, из-за чего он трясется? Выходит, слабак Петька. То-то у него голос такой хлипкий.
— Прости меня, ладно? — повторила Регинка. — Ну пожалуйста.
Наконец подняла глаза, на ресницах посверкивали хрусталем две слезинки. Нет, не хрусталем — изумрудинками.
«Пойдет звонить, что его с дачи выгнали. Или еще хуже — затравили. Нет, не будет звонить. Он треснутый», — сказал незнакомый женский голос — не злой, не добрый, а самый что ни на есть обыкновенный, скучноватый.
Роб нахмурился: что такое «треснутый»? А, в смысле втрескался в нее. Такое у Регинки, значит, словечко для учета поклонников.
— Я и в самом деле чуть не погиб из-за тебя, — строго сказал он. — И ты это отлично знаешь. Нам есть о чем поговорить.
Регинкины мысли запрыгали в панике: «Папа! Нехорошо. По шерстке. Не здесь! Ирка!»
Последнее несомненно относилось к Ирке Сапрыкиной, которая как раз сунула в дверь любопытную физиономию.
— Давай после уроков встретимся, — тихонько, чтоб не услышала Ирка, проговорила Регина. — Знаешь, где? — Она на секунду замолчала, глядя в сторону. «Интимчик, ля-ля, мур-мур, за ушком, как шелковый». — В химлаборатории, у меня ключ.
— Ладно.
Регина всё косилась на Сапрыкину, и дальнейших ее мыслей он уже не слышал. Да тут и музыка в голове вмазала такой туш, такой марш Мендельсона, что Роб на время оглох, не веря своему счастью.
Да мог ли он раньше о таком даже мечтать? Тет-а-тет с самой Регинкой Кирпиченко! С обещанием «интимчика» и «мур-мура»!
Ах, какие чудесные возможности открывал перед ним Дар!
Ключом от лаборатории Регинка владела на совершенно законных основаниях — как председатель школьного клуба «Юный химик».
Каморка, все стены которой были заставлены шкафами с колбами, ретортами, пробирками и прочими склянками, находилась на последнем этаже, рядом с актовым залом. Для свидания место просто супер.
После шестого урока, когда школа опустела, Роб с отчаянно колотящимся сердцем поднялся по лестнице, проскользнул мимо полуоткрытой двери зала, где репетировал вокально-инструментальный ансамбль «Школьные годы».
— Раз-два, раз-два, — донесся гулкий микрофонный голос. — Поехали. «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего ва-альса, учитель нас проводит до угла…»
Роб болезненно поморщился, особенно когда завизжала электрогитара. Даже заткнул уши — плохо стал переносить всякую музыку кроме своей собственной. Тем более что внутренний оркестр в данный момент исполнял для единственного слушателя что-то многообещающее и томное, с восточными подвываниями.
Ознакомительная версия.
