И за этими экспериментами Николка совершенно забыл, что собирался вообще-то в гимназию. Вот теперь и вспомнил, но, увы, немного поздно. Уроки, вне всяких сомнений, уже начались, и теперь мальчика ждало неотвратимое, но вполне заслуженное возмездие.
– Да ладно, не бери в голову, – попытался приободрить товарища Ваня. – Тут, понимаешь, такое дело, а он в школу торопится!
– Да, тебе-то хорошо, а у нас знаешь, Пруссак какой вредный? – Пруссаком гимназисты прозвали надзирателя – за бисмарковского вида усы и совершенно тараканью привычку выскакивать в неподходящий момент из любой щели. – И дяде объяснять придется – где вчера был, почему сегодня опоздал… Что я ему скажу?
– Да ладно, он у тебя добрый, соврешь что-нибудь, – начал было Ваня, и тут лицо его просветлело: – Есть, придумал! Помнишь, твой дядя просил познакомить его с моим папой? У них там еще географический вечер, чтобы он про Русскую Америку рассказал? Давай сейчас же их и познакомим? Скажешь, что отец приехал меня забирать и попросил тебя представить его твоему дяде, вроде как поблагодарить за то, что меня на ночь приютили. Тогда и ты отмажешься.
– Отмажусь? Это как? – Николка никак не мог привыкнуть к манере своего приятеля из будущего уснащать речь вроде бы знакомыми, но некстати употребляемыми словами. – А вообще-то да, можно попробовать. У дяди Василия как раз с утра уроков нет. Он, наверное, в библиотеке, готовится к литературным чтениям в юнкерском училище – его туда приглашают лекции читать сверх общего курса. Как раз в библиотеке дядю и застанем. Он тогда, может, и мне в гимназию записку напишет – ну, что опоздал по уважительной причине.
– А я что говорил! Прорвемся. – И Ваня хлопнул Николку по спине так, что бедный гимназист едва устоял на ногах. Отец укоризненно взглянул на Ваню, а тот как ни в чем не бывало продолжал: – Поможешь, пап? Дядя у Николки – классный мужик, точно как учитель в фильме «Волны Черного моря» – помнишь, мы в прошлом году смотрели? Его еще Табаков играет[31].
– Да, припоминаю. Только скажи-ка, великий комбинатор, что вы наплели насчет Русской Америки? А то в показаниях запутаюсь – конфуз может выйти.
– Ой, вы и правда согласны? – обрадовался Николенька. – Спасибо огромное, вы меня очень обяжете. Да тут недалеко, за четверть часа дойдем…
Насчет четверти часа Николенька погорячился. До улицы Маросейки, где располагалась женская гимназия, в которой служил дядя Николеньки Василий Петрович, идти было никак не меньше получаса. Причем быстрым шагом. А вот быстрого как раз и не получилось. Спутники Николеньки останавливались на каждом углу, глазея на самые обыкновенные вещи. Ваня снимал на свою чудесную пластинку все что ни попадя: извозчиков, прохожих, вывески магазинов, даже полосатую будку со шлагбаумом, возле которой маялся от безделья пропылившийся рядовой гарнизонного полка. Олег Иванович не отставал от сына, так что расстояние, которое Николка пробегал в иной день минут за двадцать, пришлось преодолевать почти час.
А у гостей из двадцать первого века разбегались глаза. Вокруг них оживали фотографии из старых фотоальбомов, и путешественникам хотелось впитать то, что творилось вокруг, не упуская ни одной мелочи, запоминать и фиксировать, фиксировать, фиксировать. Вот, например, магазинчик: судя по вывеске – канцелярские принадлежности и бумага; а кто знает, что за раритеты скрываются за его скромной вывеской? В этом веке пишут если и не гусиными перьями, то уж наверняка древними чернильными ручками, которые всякий раз надо окунать в смешную чернильницу-непроливашку, аккуратно промокая каждый раз расплывающиеся фиолетовые строчки. А улицы – как же они изменились за эти сто тридцать лет! Взгляд Олега Ивановича выхватывал из общей чужой картины лишь отдельные знакомые здания. Он вроде бы узнавал очертания московских переулков – знакомых, но ставших в одночасье другими. А стоило повернуть за угол – и целый переулок улыбался гостям из двадцать первого века чередой фасадов, почти не изменившихся за эти столь безжалостные к московской архитектуре сто тридцать лет…
Путешественники, в свою очередь, вызывали на здешних улицах изрядный интерес. Извозчики, проезжая мимо, удивленно щелкали языками. Приличные прохожие исподволь бросали любопытствующие взгляды, тактично отворачиваясь, если случалось встретиться глазами с кем-то из странных чужаков. А вот уличные зеваки не считали нужным скрывать любопытства – вон из двери мелочной лавочки высунулся ражий веснушчатый детина, да так вытаращился на необычных гостей Первопрестольной, что даже картуз в пыль уронил…
Гимназия для девочек, в которой преподавал словесность дядя Николеньки, была основана в одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году при Доме воспитания для детей-сирот офицеров, погибших в русско-турецкой войне. Дочка Василия Петровича, кузина Николеньки миловидная Марина, с которой Ваня уже успел познакомиться, тоже училась в этом заведении. Девочка не относилась к офицерским сиротам, но место ей предоставили как дочери преподавателя. Николка не раз бывал в дядиной гимназии и даже участвовал в спектаклях, которые ставили воспитанницы. Так что мальчик уверенно кивнул швейцару, сторожившему тяжелые двери дома на Маросейке, и запросто прошел внутрь. Олег Иванович и Ваня проследовали за ним, испытывая легкую неуверенность, – кто их знает, здешние порядки? В гимназиях двадцать первого века – да что там, даже в обычных школах – давным-давно были введены магнитные пропуска; охрана нипочем не пропустила бы в здание постороннего взрослого, хотя бы и в сопровождении сына одного из педагогов.
Но здесь, похоже, нравы были попроще. Солидный, как министр двора, швейцар поклонился визитерам и отворил перед ними тяжелые дубовые двери, украшенные замысловатыми бронзовыми ручками, – и наши герои ступили под сень храма просвещения. Здание гимназии оказалось солидным, основательным и отличалось чрезвычайно запутанной планировкой. Впрочем, Николенька уверенно вел своих спутников по этому лабиринту. Навстречу то и дело попадались ученицы – девочки разных возрастов в серо-голубых платьях с белыми фартуками. Олег Иванович хмыкнул про себя – фартуки эти были ему знакомы еще по собственным школьным годам. Он знал, конечно, что форма для девочек за сотню лет изменилась мало, но чтобы настолько!..
Встречные барышни присаживались в коротких реверансах, благопристойно потупив глаза, и спешили дальше, по своим гимназическим делам. А мальчики затылками чувствовали быстрые взгляды, которые бросали им вслед девочки, но не оборачивались. Николка выдерживал характер, не желая давать повода для насмешек любимой кузине. Если хоть одна из барышень окажется одноклассницей Марины – та вечером не упустит случая подколоть двоюродного братца: «Что, дорогой кузен, опять гимназисткам глазки строите, вместо того чтобы учиться?»
