Мне стало страшно, я проснулся и попытался даже сообразить, что же такое нужно было вспомнить. В окно светила луна, наполняя комнату неясным таинственным светом. Тим спал. Я поднялся с постели, осторожно пробрался в лабораторию, снял банку с полки. Ядовитые пары формалина сделали свое дело — от плесени остались только бурые хлопья на стенках. Запах формалина смешался со зловонием погибшей плесени, и догадаться о его присутствии, руководствуясь только обонянием, было бы трудно.
Я успокоился и забрался в постель.
Первое, что я увидел утром, открыв глаза, это был Маркин. В одних трусах он стоял возле моей постели и, видимо, только хотел меня разбудить.
В руках его была та самая банка.
— Понимаешь, — сказал он озабоченно, — бактерия за ночь подохла.
— Неужели? — пробормотал я спросонок. — Какая жалость!
Тим подозрительно покосился на меня и решил, что я еще не совсем проснулся.
— Что с ней случилось, — продолжал он, разглядывая бурые клочья в банке. — Самоотравление, может быть?
Я поддержал его диагноз и поспешил заняться зарядкой. Тим ходил по комнате с банкой и продолжал сокрушаться. Он долго скорбел над своим преждевременно скончавшимся творением. Потом вдруг остановился, лицо его прояснилось. Я насторожился!
— Я идиот! — возгласил он. — Под микроскопом осталась одна палочка. Сам вчера положил.
Он помчался в лабораторию.
Вот тут-то я и сообразил, чего не доделал вчера, о чем старался вспомнить и что подняло меня среди ночи. Весьма недовольный собой, я направился следом за Тимом.
Склонившись над микроскопом, он разлаженно двигал стеклышком под объективом и крутил регулировочные винты.
Нетрудно было догадаться — самое худшее случилось…
— Тим, — сказал я. — Ты потерял бактерию.
— В том-то и дело, — буркнул он, — Смели, должно быть, ее на стол.
Размеры бедствия еще не дошли до него, но я уже представил их отчетливо. За ночь палочка успела размножиться. Мы разнесли ее на ногах по дому. Мы не выходили за ограду, но ветром палочку могло перебросить на улицу и рассеять по городу.
— Ну и что? — огрызнулся Тим. — Чего ты паникуешь! Я же сказал, что она безвредная.
— Безвредная?! — как ни бесила меня сейчас бестолковость Тима, как ни удивляло это соединение крайней тупости и таланта, я понимал, что злиться сейчас и бесполезно и неразумно. Но объяснить ему опасность его затеи было необходимо. Почему я не подумал об этом вчера?
— Сейчас я тебе покажу, какая она безвредная. Я шагнул в комнату, сдернул колпачок с авторучки и схватил первую попавшуюся тетрадь.
— Это же мой конспект, — сказал Тим.
— Конспект?.. Черт с ним, с конспектом. Он может тебе и не понадобиться.
— Ты что, спятил?
Катастрофа надвигалась неотвратимо, хотя ничего вокруг еще не выдавало ее приближения. Мне самому трудно было поверить в нее, мне хотелось убедить не только Тима, мне хотелось реально измерить величину беды… Я считал и повторял свои расчеты вслух, специально для Тима.
— Если за двое суток одна бактерия дает потомства один литр, то за трое суток… приблизительно, тысяча кубометров. На четвертые сутки…
Тим перестал искать бактерию. Он выпрямился и посмотрел на меня, мысли его принимали нужное направление.
— Не будет же она… так размножаться…
— А что ее может задержать? — спросил я.
— Что?.. Ну, солнечные лучи, например… впрочем, я не проверял, — сознался он.
— Не проверял… Ох, Тим, почему ты не поступил в строительный институт? На четвертые сутки… получится тысяча кубических километров. Тим, если твою бактерию разнесет ветром по всему миру, то на пятые сутки она высосет весь кислород, она затопит все материки и океаны. Через пять суток земля превратится в голую пустыню, без растений, без животных и без людей. Кому будут нужны тогда твои конспекты, Тим?.. Теперь ты понял, что ты соорудил?
Лицо у Тима побледнело. Он сел за стол и, уставясь на меня, молча забарабанил пальцами по столу. Воображение у него всегда работало отлично.
Я выглянул в окно. Листья на березах за оградой слабо шевелились от ветерка, но у нас в ограде, за высоким забором, казалось тихо. Тонкие стебельки пырея по краям дорожки стояли недвижимо…
— Забор… — невольно произнес я.
— Что забор?.. — кинулся к окну Тим.
— Забор хороший, — повторил я. — Подумать только, если бы не забор…
— Но не может же этого быть, наконец! — воскликнул Тим.
— Это может быть, — сказал я. — Но этого не должно быть. Звони скорее профессору Янкову.
К великому счастью, профессор Янков оказался дома.
Ему не нужно было объяснять, он сразу все понял, сразу догадался о серьезности надвигающейся беды. Он говорил громко, а телефон работал отлично, и хотя трубка была у Маркина, я слышал все, что сказал ему профессор.
— Если бы вы оказались в коттедже один, Тим Маркин, — голос профессора стал необычно суров, — пожалуй, проще всего было бы залить вашу усадьбу бензином и сжечь ее вместе с вами. Да, да, вместе с вами! К сожалению, рядом находится другой человек, повинный только в том, что неосмотрительно выбрал вас себе в товарищи. В данном случае эта неразумность принесла пользу, я уверен, что это он подумал о том, о чем никогда не думали вы… Сидите оба дома. Никуда не выходите… Слышите — никуда!.. Отгоняйте от усадьбы бабочек и воробьев. И ждите… Я приеду к вам так скоро, как смогу. Соберите несколько бактерий в пробирку, закройте ее и держите при себе.
Тим Маркин выслушал все в покорном молчании. Так же молча он положил трубку и отправился в лабораторию.
Я захватил удилище, привязал к его концу свой галстук и вышел на крыльцо. Я сидел на ступеньках, помахивал удилищем, а вокруг меня в зловещем безмолвии размножались колонии коричневых палочек. На полу дома, на траве ограды расползалась отвратительная плесень, пока еще не видимая глазу, но уже несущая смертельную угрозу всему видимому миру.
Вскоре появился и Тим. Он показал пробирку, заткнутую пробкой и залитую менделеевской замазкой.
— Десять штук на столе нашел.
Он присел рядом, помолчал, потом беспокойно покашлял.
— Интересно… если бактерия попадет с воздухом в легкие?..
Он не стал продолжать.
Я стиснул зубы от злости. Что можно было тут сказать?
Через полчаса на нашей тихой улочке послышалось отдаленное гудение тяжелых грузовиков.
Профессор Янков трезво оценил угрозу, которой был начинен наш коттедж, и понимал, что просчет здесь может привести к катастрофе, размеры которой представить было нетрудно. Поэтому он решил, что в таком случав лучше пересолить, чем недосолить.
