Значит, он, Алонсо, слабее духом? Суетнее? Мелочнее? Что ему за дело до этого грязного письма, до этих липких денег? Мало ли завистников присылают свои творения по почте, мало ли языков треплют в цирюльне имя Кихано…
Буквы печатные, выведены специально так, чтобы не узнать было почерк. Голубенькая бумага…
Кто-то из своих, подумал Алонсо, и чем дальше, тем труднее было переубедить себя.
В печку, ну! Пока не поздно! Два дня осталось до выезда. Мало ли других дел!
— Да, я заходил в цирюльню, — сказал Санчо, пряча глаза. — Порасспросил осторожненько: цирюльник ничего не знает или делает вид, что не знает. Но скорее всего… мальчик у него работал, посетителям прислуживал. Помню этого мальчонку, все вокруг меня крутился. Он уже пять дней, как не работает. Мать забрала. Я не поленился, по адресу сходил. Никого нет, и дом продается: переехали. Я вот думаю — скорее всего, мальчонка-то мне конверт и подбросил. И не узнать теперь, кто поручил ему.
Алонсо вертел в руках вчетверо сложенный листок.
— Считаю ниже своего достоинства проводить это… расследование. Стыдно.
Санчо подался вперед:
— Господин мой, а давайте я проведу? Я ведь тоже, ну, пострадал, имя мое честное, совесть… И вообще. Мне вот интересно, какая такая скотина посчитала Санчо — продажным! Вам, понимаю, мараться неохота, а мне — чего уж! Расти трава для пса, если лошадь сдохла!
Алонсо молчал.
— А давайте так, будто вы ничего не знаете, — сказал Санчо тоном ниже. — Вы только отдайте письмо.
Алонсо молчал и смотрел на Санчо. Оруженосец аккуратно вытащил сложенный вчетверо листок из его ослабевших пальцев.
— Сеньор Алонсо, вы же господин мой! Вы можете отдать мне письмо с приказом, чтобы я сжег его, к примеру. А перед тем как сжечь, я поразузнаю малость. У меня и опыт есть кое-какой. Как-то у меня на сарае написали… — Санчо, наклонившись к хозяйскому уху, подробно сообщил, что именно написали, и Алонсо, вздрогнув, подивился своеобразию народного юмора. — Ножиком вырезали, — радостно продолжал Санчо. — Так что я сделал? Я в тот же день собрал у себя всех, на которых подозрение имел, ну, как бы ненароком. И вот когда всех их собрал — по роже сразу догадался, чьих рук дело. И что вы думаете? Еще до вечера слова соскребли и мне сарай покрасили.
— Дай, — сказал Алонсо.
— Что?
— Письмо.
Санчо помедлил — и протянул ему сложенный вчетверо листок.
Если Алонсо Кихано никогда не наденет латы и останется дома, Санчо вдобавок к задатку получит еще дважды по столько…
Алонсо смял бумажку в кулаке. Сдавил сильнее; разжать бы сейчас ладонь — а нет ничего, пепел…
Санчо топтался рядом. Ждал.
— Возьми, — Алонсо вернул ему бумажный комок и вытер руку о полу куртки.
Повернулся и быстро пошел прочь.
* * *
— Итак, господа, сегодня последний вечер, когда мы вместе. Завтра рано утром я выведу Росинанта, а славный мой оруженосец Санчо Панса выведет своего верного ослика. И я верю, что, когда мы вернемся наконец домой, мир станет лучше. Выпьем, господа!
В молчании поднялись бокалы.
Цирюльник не пришел, сказавшись больным, а нотариус уже две недели как в отъезде. Стало быть, нотариуса отметаем сразу, а цирюльник… Цирюльника тоже отметаем. Именно потому, что конверт подсунули во время бритья, ну не дурак же цирюльник…
Алонсо скрипнул зубами. Накануне великого дня он думает о низком, мелочном, грязном. Эти подозрения… В конце концов, цирюльник никогда не казался подлецом!
За столом кроме Алонсо, Альдонсы и Санчо Пансы сидели фигуранты, и оба невеселые: Карраско казался озабоченным, Авельянеда — тот вообще надулся, как туча.
Стоило устраивать перед самым отъездом этот фарс?
Что сказал бы отец?
Но теперь уже поздно. Теперь ничего не остановить.
Он должен узнать правду.
* * *
— Вы угощайтесь, господа, — приговаривала, носясь вокруг стола, Фелиса. — Кушайте, прошу вас, уважьте…
— Да уж тут такие сидят, — отозвался Санчо, — которые хорошо едят… За ухо небось не понесем, а прямо в рот!
В одиночестве рассмеялся Карраско. Бледно улыбнулась Альдонса.
— Господа, а вот эта олья — по рецепту добрейшего Панса… Ешьте, ешьте! Подкрепляйтесь, сеньор Алонсо, с завтрашнего дня неизвестно еще, где и чем поживиться придется…
— А ты не волнуйся за него, — обернулся Санчо. — Со мной он кору глодать не будет: я в горсти умею олью готовить! А также щипанку, крученики, завиванцы, кендюхи, бабки, варенуху, мокруху, спотыкач с имбирем и контабас в придачу…
Гости одобрительно переглянулись. Санчо по-хозяйски кивнул Фелисе:
— А теперь, девка, неси фирменное блюдо.
И Фелиса вынесла круглый поднос, накрытый платком, и поставила перед Санчо.
— Это еще что такое? — нервно спросил Карраско. Авельянеда только мрачно зыркнул.
— А здесь, господа, у нас подлость с приправой, весело сообщил Санчо и сдернул платок.
Перехваченная резинкой пачка денег. Сложенный вчетверо, аккуратно разглаженный лист бумаги.
Санчо впился в их лица.
Оба занервничали. Оба сделали вид, что ничего не понимают. Кто все-таки? Карраско или Авельянеда?
Неловкое молчание затягивалось. Санчо чувствовал, как гуляет над полом холодный сквозняк, заставляя ежиться, поджимать пальцы ног в башмаках.
— Как это понимать, любезный Панса? — осведомился Авельянеда.
— А никак, — Санчо безмятежно улыбнулся. — Это мне по случаю деньгами пособили, чтобы я провернул одно дельце. Но не выгорело дельце, сорвалось. Как честный человек, думаю денежки сегодня вернуть.
Из-под воротника Авельянеды выползла предательская краснота, поползла вверх по толстой шее, к щекам, ко лбу. Санчо смотрел, не отводя взгляда. Тогда Авельянеда демонстративно пожал плечами и склонился к тарелке. Некоторое время над столом висела напряженная тишина.
В этой тишине Алонсо поднялся снова.
— Господа! Завтра я отправляюсь в путь, который, каждый по мере своей возможности, прошли многие поколения моих предков… Путь, проложенный для нас Рыцарем Печального Образа, человеком, который незримо присутствует за этим столом…
Тогда их взгляды невольно обратились к портрету Дон Кихота. Тому, что до времени прятался под гобеленом; тому портрету, где Рыцарь Печального Образа счастливо смеялся.
— Господа… Сегодня я счастлив. Ни происки… людей, способных на подлость… ни даже… безумие не смогли меня остановить. Слышите? Завтра я выступаю.
Авельянеда засопел и криво улыбнулся. Санчо по-прежнему не сводил с него глаз.
