18. Память о грядущем
Внимание окружающих им не слишком досаждало. В конце концов, не зря же их, почитай, с рождения обучала Берберская ведьма, внучка самой Эндорской волшебницы! Даже при том, что мать не раз упрекала дочерей в отсутствии стараний, мол, ей в их годы знания и умения доставались отнюдь не на лазуритовом подносе, - кое-чего они достигли. Все трое. Никогда не проходившие формальных посвящений ни в одной из так называемых "школ" (не в последнюю очередь потому, что Берберская ведьма этому обучению не верила ни на грош), они могли бы в случае чего сойтись на равных со многими их выпускниками. И даже с подмастерьями, как говорил Хаким, один выживший из ума старикан, которому их мать почему-то позволяла заходить и в речах, и в поступках дальше, чем кому-либо другому. Располагая умениями, глупо не пользоваться ими, когда этому ничто не мешает. Отвращать нежелательных личностей, отводить глаза тем, кого отвратить не удалось, и водить за нос слишком зорких, такое Медеар могла проделывать сутками напролет. Причем с непритворным удовольствием. Адар же, полагаясь на прикрытие сестры, проделывала свою часть работы. Искала следы. Следов оказалось много. Раза в три-четыре больше, чем это вообще считалось возможным. Словно Ади ибн-Керим специально оставлял свои метки на каждом камне, на каждом дереве, на каждой капле росы, и при всем этом перемещался по всему югу Испании с беззаботной медлительностью песчаного шторма-самиэля и собранной целеустремленностью перекати-поля. - Ну и что будем делать? - осведомилась Медеар, выслушав отчет (если это так называть). - В Поиске ты лучше меня. - Поиск тут не поможет. Это не его следы. - То есть? - Сколько Ади понимает в магии, ты сама прекрасно знаешь. Не в его силах ТАК сплести нити, будь он трижды Владыка. - Хочешь сказать, кто-то специально запутывает нас? - Ну, уж не знаю, конкретно ли нас - или вообще всех, кто будет искать его... - Адар недовольно поджала губы. - Я бы поставила на второе. В любом случае, насчет кого запутать - в этом ты больше понимаешь. - Значит, Слияние. - Придется. Ненавижу этот ритуал... Ладно, сама знаю, надо так надо, но это вовсе не должно мне нравится! - А я ничего и не говорила, - улыбнулась Медеар такому возмущению обычно спокойной сестры. - Кто направляет? - Сперва ты, нужно разобраться, что происходит. Там уже посмотрим. - Согласна, Адар. Начинай. Обе девушки, крепко обнявшись, медленно распустили волосы, еще медленнее извлекли короткие, прочные, без всякой резьбы и финтифлюшек гребешки: желтой слоновой кости у Медеар, зеленоватый черепаховый у Адар. Несколько искусных взмахов, и волосы их настолько прочно переплелись, что вполне могли бы послужить основой для создания если не самой Ткани Существования, то ее подобия уж точно. В чем отчасти и состояла сущность этого ритуала, уходящего корнями к началу начал, к часу появления человеческого рода - или в еще более ранние времена... Но впрочем, сейчас молодых ведьм не интересовала история. Точнее, их не интересовала эта история. - Кто ведает, тот чужд пустым сомненьям, - нараспев проговорила младшая сестра. - Кто помнит, чужд бестрепетным решеньям, - как будто возражая, сказала Медеар. - Кто верит, чужд томительным расчетам, - усмехнулась Адар. Ее сестра нахмурилась. - Кто чужд всему - тот чужд и пораженьям. - Не знавший поражений чужд сраженьям, - последовал мгновенный отклик. - Кто битве чужд, не ведает полета, - согласилась Медеар. И рванулась, с треском выдирая свои волосы из переплетения. По темно-ореховым и пепельно-русым волнам пробежали искры, от боли на глазах обеих девушек выступили слезы. Брошенные наземь гребешки сцепились зубьями, как сцепляются в последней схватке два волкодава. Зато перед их внутренним взором открылась...
...бесстрастная серебряная маска. Нет, не маска - лицо. Женское лицо. Покрытое тонким слоем серебряной пыли вместо пудры и косметических притираний, еще сохранившее остатки жизни. Странной, но - жизни. Вместо глаз - черные жемчужины, губы сведены в почти незаметную нить, слишком длинный и тонкий нос чуть задирается кверху, гладкие бело-седые волосы незаметно переходят в узкий, высокий лоб. Лик разверзает серебряные уста. - Ведать? Какая скука! Ведающим ль не знать, сколько вам жить в разлуке, кто вы и ваша мать! Сколько вам жить в разлуке - это не вам решать. Ведать... Какая скука - зная исход, играть! Появляется вторая маска. Тяжкая, железная, но это - явная маска, под которой просто скрывается лицо человека. Из неровного отверстия рта исходит очень знакомый голос: - Будет и час, и место всякой игре в ночи. Будет не много чести, выбрав, отдать ключи. Будет не много чести, выбрав, твердить: "молчи!" - будет и час, и место. Кости, встряхнув, - мечи! Серебряный лик смеется, и смех этот больше напоминает шипение масла на раскаленной сковороде. - Выбор! Свобода воли! Сколько красивых слов, сколько счастливой боли и потерявших кров! Сколько счастливой боли - чтобы сорвать покров? Выбор, свобода воли - сказочка мира снов... Железная маска скрипит в ответ: - Сны открывают двери в мир, где измены нет - в мир победившей веры, в мир, где сияет свет. В мир победившей веры тем, кто познал Завет, сны открывают двери. Это и есть ответ. Серебро лика темнеет, становится почти свинцовым. - Сколько же раз обману ты уже отдал свой истинный, первозданный путь под немой луной! Истинный, первозданный, чище земли святой - сколько же раз обману предал ты путь, герой? Железная маска, напротив, сверкает чистотой зеркальной полировки. Голос изнутри крепнет, не узнать его невозможно. - Преданный предан дважды - себе и собой самим. Верен ли слову каждый, выбивший клином клин? Верен ли слову каждый, завоевавший чин? Преданный - предан дважды. Умершим и живым. Маска лопается от напора света. Открывая лицо эр-Рахмана - перекошенное, белое от гнева, отмеченное рваным зигзагом шрама через весь лоб...
Внимание окружающих девушкам не слишком досаждало. Здесь - окружающих не было. Западная часть испанской земли, сохраняющая покуда имя сгинувшего в междоусобицах народа лигуров, вообще-то не была пустыней. Но как раз в этом краю никто не жил уже лет триста. И даже путники, выбиравшие ведущий через него старый имперский тракт, старались не ночевать тут. Боялись. Недобрая память вообще умирает медленно, а уж память о Дуэрской резне, в которой восставшие рабы-колоны, объединившись с варварами-лигурами, чуть не выбили имперские войска из западной Испании - такое забыть трудно. А если этого кому-то мало, чтобы держать в памяти очередной мятеж, каких за историю Pax Mediterrania случилось не сто и даже не тысяча, - таким вспоминалось завершение их восстания. Когда в Дуэре текла уже не вода - одна только кровь. Адар знала историю Испании лучше сестры, но не настолько, чтобы объяснить, почему эта местность почти безлюдна. Впрочем, вопросов та не задавала. Им вообще не хотелось говорить. Они намного лучше обычных путников чувствовали печать боли и смерти, доселе сковывающую эти земли, печать безумия и разрушения, противившуюся даже всепроникающей, уверенной поступи живой природы. Идти вперед не хотелось, но след - истинный след эр-Рахмана, а не те пометки, что открылись бы всякому имеющему глаза, - вел как раз туда. В самое сердце печати. Поэтому девушки двигались в глубины лигурийской пущи - что давно уже не была пущей, и даже лесом могла зваться лишь условно. В глубины, что хранили, согласно поверьям народа древопоклонников, воспоминания о мире, который придет потом. Память о грядущем.
