Исчезают в выгребных ямах книги, уходит в ничто все, связанное с малейшим напряжением мысли. Осталась "Ламбада", но ее скоро забудут. Новое время - новые песни.
Я поднялся и зашагал обратно в поселок. Малолетки брели следом, скалились издалека, но ближе подходить не рисковали. Пока. Они придут, но не завтра, позднее - лет через десять. Тогда меня не станет, а раз так, плевать. Жаль, не посмотреть чем кончится... Опять закрутилась, зажужжала машинка привычных рассуждений... У ямы есть дно, рано или поздно долетим. Шестая часть суши. Ну ладно, пусть, теперь поменьше... Конец наш будет страшен и показателен. Шахты и мобильные установки, придерживаемые "до лучших времен", выдадут "на гора" продукт... Всеобщий "бэнц" с пиротехническим эффектом. В лучшем случае Европейский Союз плюнет на резолюции ООН и добрые джентльмены придут к нам с чудесами гуманизма, демократии и пищевой промышленности. Хотя, нам чудеса, как слепому слайдоскоп... Не парламент нужен, а терминатор. И ждали ведь, и звали, и казалось вот она - стальная рука... Даже две руки. Но Гурова застрелили на митинге недоумки, вообразившие себя Освальдами-Каплан, а Степцов не потянул. Ущербный архитектор с замашками бесноватого прапорщика. Были и еще... Никто не угодил, ломались, щеки надували, выбирали... Ублюдки! Иного не заслужили.
Эти ублюдки иного не заслужили. Едва они допилили дерево, появился Петрович с Сашком. Он мужиков давно заприметил. Холода, зима на носу, надо чем-то топить... Мужики не пикнули, принялись распиливать бревно на части. Все так же угрюмо и безразлично - маленькие заводные уродцы... С тупой пилой работа шла вяло.
Сашок курил, да покрикивал, лениво матерясь - повышал производительность труда. Петрович, укоризненно улыбаясь, по-отечески одергивал несдержанного Сашка.
- Как машина?
- Хорошая машина, - неспешно покивал Петрович. - Ухоженная.
- Ты ее сюда подгони, дрова отвезешь.
- Зачем бензин жечь? - удивился он. - Добрые люди отнесут, уважат! Кивнул на мужиков, задумчиво глянул на небо и протянул: - Темнеет скоро... Пора идти, что ль? Девка, поди, заждалась.
Будто с внучкой на прогулку. Ответить я не успел, увидел Ярошина.
- Станислав... м-м-м... мне хотелось бы...
- Потом! - я отвернулся, но он схватил меня за рукав. Я едва не упал. Скрипнул зубами, рука сама рванулась к карману за "Макаровым".
- Что?
- Вы соображаете, что творите? Это безобразие!..
- Бе-зо-бра-зие, - я покатал на языке полузабытое слово. - Кто же это... безобразит?
- Ваши люди ограбили одного из жителей поселка, забрав его машину. Когда он не подчинился, они вывели его во двор, облили бензи...
Я покосился на Петровича. Зараза! С шумом, с дымом - это мы можем, это да! Виновато и грустно улыбаясь, Петрович пожал плечами.
- Ты уж меня прости... Может, что не так...
Мэр не слушал, нервно мял ладони, умываясь воздухом. Смертник. Они были обречены - мэры, прибалтийские бургомистры, председатели многочисленных Советов Запсиба, городские головы, старосты, старейшины, старшины. Мальчики для битья требовались любой власти и любая власть била в них как в бубен. Регулярная часть, вступая в местечко, назначала представителя из гражданского населения. Изыскивали на месте, привозили в обозе, в кузове, на броне. Когда военные отступали, мэра сменял председатель или староста. Умирали они, как правило, смертью мучительной и нехорошей, но желающие не переводились. Сребролюбцы, утописты по Марксу, Пелевину и Крайнову, жаждущие воплотить планы мирового переустройства, сумасшедшие калифы на полчаса, рвущиеся к призрачному трону, сексуальные маньяки, уставшие от работы и сублимирующие свои разнообразные страсти...
- Я рассчитывал на честное сотрудничество, полагал, что буду полезен... Помните наш разговор? Вы обещали разумное, хотя бы минимальное соблюдение норм...
Смертник. Он даже был мне симпатичен - представитель вымирающего рода абстрактных гуманистов. Мягкий, спокойный человек - про таких раньше говорили "порядочный". Последний уцелевший кирпич взорванного здания.
Был он медиком, "спинорезом" и уцелел. Вначале, конечно, не разбирались - интеллигентов резали как бройлеров. Но первый угар прошел, уцелевшие "умники", "очкарики", перекрасившись, попрятались по глухим местам, оказалось, что без некоторых обойтись сложно. Сыпняк не щадил никого, а массовые расстрелы зараженных помогали плохо. Уцелевших "спинорезов" обласкивали и привечали всюду - от Норильска, до Владикавказа.
- Я поверил вашим уверениям, согласился оставить клинику! Глупость какая! Я в сто раз больше пользы тогда приносил!..
Смертник. Лучше бы тебе не лезть в эту кашу. "Клинику оставил"! Тоже мне, Булгаков... Он был неплохим врачом, я знаю. Резал, обрабатывал ожоги, колотые и рубленные раны, прописывал то, что можно было достать или украсть, химичил в лаборатории... Какой винтик слетел с нарезки в твоей голове? Переоценил авторитет, решил не размениваться на мелочи? Помогать, так помогать... Тебя же и уговаривать не пришлось, сам явился.
Я уже прочел в нем дальнейшее и я знал, как поступлю. В варианте с Гулько и Галей имелся единственный недостаток - невозможность придержать Ирку до завтра. Первым взбрыкнет Гулько, вторым - Петрович. Мне не хватало единственной ночи. Ярошин дал мне ее.
- Я отказываюсь работать с вами! Достаточно! Можете не считать меня мэром, я ухожу!
Смертник. Предчувствие, с утра тянувшее кишки, исчезло и это было лучшим признаком правоты. Ежевичный торт... Мэр не стоил крошечного кусочка ежевичного торта. А теперь надо сыграть поубедительней.
- К сожалению, вы не уходите. Видимо, вы не отдаете себе отчет в том, что сказали... - я говорил негромко и очень вежливо, с трудом подбирая забытые слова. Петрович застыл, глядя дикими глазами.
- Мы не можем позволить себе вашей отставки - слишком сложная ситуация на побережье. Непозволительная роскошь - демонстрировать нашу слабость...
Я повернулся к Петровичу.
- Сейчас вы, Николай Петрович, возьмете его, проведете несколько раз через поселок. Пусть увидит побольше народу, неплохо собрать толпу... Расстреляете на пристани, далеко водить не надо. Тело не убирать.
Такого лица у Петровича я не видел никогда. Почтение. Восторг и уважение. Раб. И зверство его от рабства. Последние три года у него было все. Не хватало единственного - вождя. Теперь у него есть я и он уничтожит любого, указанного мной. Завтра я укажу ему Гулько.
- Это мы сейчас, - зачастил Петрович. - Быстренько... Он сделал знак Сашку и тот, словно ждал, с разворота ударил Ярошина в лицо. Брызнули в стороны очки.
- Не калечить!
Я закурил, глядя как Сашок откачивает мэра. Прислушался к ощущениям. Было хорошо, как после парной. Спокойно, чисто, пусто.
