— Вы, наверное, хорошо разбираетесь в породах.
— Какое там! Друг эрделя дома держал, кое-что рассказывал.
— Значит, по вашему, собаки делятся на аристократов и агрессоров? — разговор всерьез воодушевил Мальвину. Выложив локти на стол, она даже чуточку подалась вперед. Взглядом прочертив линию вдоль ее безукоризненно ровной челки, Егор улыбнулся.
— Не знаю. Я, видишь ли, вообще не люблю делить кого-либо на что-либо. Скучная это штука — классификация. Ямб или хорей, меланхолики или холерики — какая, к черту, разница!
— Но ведь надо как-то все называть?
Егор снова заставил бутылку поклониться дворянину-бокалу, подумав немного, пожал плечами.
— Наверное, надо. Только мне это скучно. В последнее время мне вообще все скучно.
— Но ведь это плохо, правда?
— Конечно, плохо.
— Значит, нужно с этим бороться! В себе самом.
— Не хочу, — признался он.
— Почему?!
— Во-первых, лень, во-вторых, не уверен, стоит ли в себе что-то менять. Правды, Мальвина, все равно не доищешься. — Он пожал плечами. — Взять, к примеру, тех же собак. Вот не люблю я левреток с доберманами, не люблю — и все тут! Ничем они вроде не виноваты, а приязни нет. А те же колли отчего-то нравятся. Сам не знаю почему. И твой песик — из симпатичных.
Альбатрос поднял голову, тускло глянул в тусклые глаза Егора. Точно в зеркало посмотрел. Казалось, пес разделял тоску собеседника хозяйки. Моргнув, печально опустил голову на вытянутые лапы.
— Я только хотел сказать, — с натугой продолжил Егор, — что есть псы сильные и земные, а есть непонятно откуда взявшиеся.
— Космические, — предположила Мальвина.
— Может быть, космические, хотя… — Егор почувствовал, что окончательно упустил логическую ниточку, запутался в том, что хотел выразить словами. Досадливо прикусил губу, а лицо вновь самостийно съежилось в дикую гримасу. Трезвые подобным образом изображают задумчивость, пьяные попросту выдают себя с головой. Бог знает, что могла подумать о нем девочка. Впрочем, особого красноречия от него и не ждали. Мальвина, казалось, ничего не заметила.
— Возможно, ты права. Космические псы и земные. Именно так!
— Тогда вам, наверное, должны нравиться командоры и ньюфаундленды, правда?
— Командоров я не видел, а ньюфаундленды — да, нравятся.
— Мне тоже. Я даже сначала ньюфаундленда просила купить. Только мы жили в городе, а в городе большая собака — это такие сложности!
Вспомнив о городе, Мальвина загрустила.
— Боже мой! — совсем по-взрослому вздохнула она. — Как все быстро разрушилось.
Егор покосился на нее с удивлением. Странно было слышать подобные слова от такой пигалицы. В ее годы все обычно тянется и тянется. Все равно как жевательная резинка. Сто раз на дню можно развеселиться и поскучать, и нет еще тех недель-страниц, что перелистываются с беспощадной легкостью — чем дальше, тем проще.
Он снова ткнул вилкой в салатницу, выуживая грибок (теперь-то было уже ясно, что это грибы!), и внезапно понял, что ему бесконечно жаль эту одинокую девчушку, неведомо каким образом занесенную в этот умирающий поезд.
— Может, ты хочешь мороженого? — предложил он.
Мальвина стеснительно улыбнулась.
— У меня обычная кредитная карточка. Боюсь, что здесь она недействительна.
— Наверное, категории «М»? Ничего, это не проблема, держи! — он протянул свою с золотистой окантовкой.
— Зачем? — она попыталась спрятать руки.
— Скажу по секрету, у меня их две: писательская и гражданская. А это ведь не очень честно, верно? Так что бери и ничего не бойся. Тем более, что Альбатроса тоже надо кормить. Кстати, почему ты его так назвала?
— Не знаю. То есть, сначала не знала, а потом… Потом я поняла, что это как предвидение.
— Не понял?
— Ну как же! Получается, что я угадала его будущее.
— Будущее? — Егор недоуменно приподнял бровь.
— Ну да! Ведь он сейчас как альбатрос! Мы летим по мостам со скоростью птиц, а под нами волны. Выходит, и он летит. Почти как птица над водой. И такой же одинокий.
— Альбатросы — одинокие птицы?
Она растерянно пожала плечиком.
— Я читала в стихах…
— А-а… Тогда ясно. В стихах это встречается. — Егор, не удержавшись, погладил Мальвину по плечу. — Ладно, на первый раз возьму тебе мороженое сам. Ты его скушаешь и оставишь мрачного дядю в покое. Договорились? Неподходящее у него сегодня настроение. Развязаться ему хочется, понимаешь? Водочки попить, котлеток покушать, в ухо кому-нибудь дать.
И снова совсем как взрослая, она покорно вздохнула.
— Видишь, какая ты понятливая! — он подмигнул псу. — И тебе, одинокий ты мой, попрошу каких-нибудь косточек. Чтобы не был таким мрачным…
* * *
Дым сгустился над полом, без особого труда вылепился в знакомую женскую фигуру. Привидение бесшумно пересекло купе, дразняще поманило рукой. Егор не двинулся с места. Укоризненно покачав головой, Ванда приблизилась к стене, чуть пригнулась, словно боясь удариться о низкую притолку, и пропала. Скользнула в другое измерение через невидимый ход. Повеяло холодом и сыростью. Вздрогнув, Егор очнулся.
Вот так… Писать не для кого, а хохочущая ненасытная Ванда снова ушла. Не просто БЕЗ него, а От него. А раз так, значит, к другим. Спрашивается, что еще держит его в этом мире? В мире, который, выражаясь истертым языком литераторов, катится в пропасть и погружается в бездну? А вернее сказать — уже скатился и погрузился. Потому как куда же еще ниже? Внизу — волны и акульи плавники, вокруг зыбкая паутинка мостов с паучками-составами. И не паучки они, пожалуй. Длинные неуклюжие гусеницы, угодившие в клейкую западню. Собственно, и миром это называть уже смешно. Так, некая пародия на мир. Нелепые движения агонизирующего. Нелепые и некрасивые. А в мире имеет смысл только красота. Он сам только что говорил об этом Мальвине. То есть пытался сказать. На примере собачьих пород, но не вышло. Ну да девочка все равно бы не поняла. Что способны воспринимать люди в двенадцать или сколько там ей лет? Разве что ужасающий разрыв между мирской несостоятельностью и пирамидой собственных амбиций. То есть, к Мальвине это, возможно, не относится, но если говорить вообще… В самом деле, зачем подростку пропасть энергии, когда он мало что может? То есть, может-то он многое, но нет сопутствующих обстоятельств. Барьеры, одни только барьеры…
Егор поднял крышку чемодана, из потайного отделения извлек короткоствольный револьвер. Шестизарядный «Штурм-Рюгер» полицейского калибра. Вот уж в чем поднаторело человечество, так это в изготовлении подобных игрушек. Изящные, удобные, всесокрушающие — и, кстати, по-своему — очень и очень красивые. Говорят, некрасивые самолеты не летают, а как быть с этими дарителями смерти? То есть здесь-то причем красота?
