Закрыв лицо руками, Степан уронил голову на стол и долго сидел не шевелясь. Профессор Браун, молчаливо наблюдавший за всей этой сценой, забеспокоился:
- Стефан!... - он привстал с кровати. - Что случилось? Ты спишь?
Не оборачиваясь, Степан горестно взмахнул рукой:
- Все пропало, Макс Максович... Сгорели обе лампы.
- Ну, ничего, ничего...- неловким движением, смущаясь, профессор погладил Степана по волосам. - Стефан, я давно хотел тебе сказать, что... отдам тебе антивирус, когда завершу работу над ним... Мне он не нужен...
- Отдадите? - Степан посмотрел на старика и недоверчиво покачал головой. - Когда же это будет?
- Скоро, Стефан, скоро! Еще немного, еще несколько недель работы и я создам этот препарат.
Степан вздохнул, поднялся и отошел от стола. Он уже не верил ни в какой антивирус.
Настало время действовать и действовать энергично, но Степан до сих пор ничего не мог придумать. Все его планы побега разбивались о стальные стены подземного города. Ничего не давали и встречи с Карлом. Ефрейтор, напуганный стремительным продвижением советских войск, впал в угрюмое, подавленное состояние и интересовался только спиртом.
Изменился и профессор Браун. Он стал странно молчаливым и суровым, лекции прекратились. Старик лишь изредка просил Степана помочь сделать укол подопытной крысе или прокипятить какой-нибудь хирургический инструмент.
Крысы издыхали десятками. Они вспухали, с них клочьями сползало мясо... Степана охватывала дрожь при мысли, что где-то совсем недалеко этот же вирус "Д" вводят людям и они гибнут в страшных мучениях.
Профессор мрачнел с каждым днем. Он уже, наверное, понимал, что не только на крысах испытывается страшный вирус, найденный Валленбротом.
Макс Браун засмеялся только один раз - злым, саркастическим смехом, от которого Степану стало жутко. Это случилось в тот день, когда впервые осталась в живых крыса, которой профессор ввел свой препарат.
Ночью, - эту ночь Степан запомнил на всю жизнь, - профессор запер дверь на ключ, забаррикадировал ее столом и выключил свет. Стало темно, только за стеклянными стенами изоляционной камеры то голубовато-синим, то розовато-фиолетовым пламенем вспыхивали огни многочисленных горелок, всхрапывали насосы, тонко, покомариному, пели моторы. Уродливая огромная тень профессора металась по стенам камеры, иногда задерживаясь на каком-нибудь приборе, и тогда этот участок проваливался в темноту.
Степан, притаившись в уголке, с напряжением следил сквозь толщу стекла за всеми движениями профессора. Старик в белом халате быстро вытаскивал за хвост из стеклянной банки взъерошенную больную крысу, вонзал в нее толстую иглу и, набрав в шприц крови, швырял животное в ящик. По стеклянной трубочке в большую двугорлую склянку медленной струйкой текла густая жидкость, один вид которой вызывал отвращение и все нарастающее чувство тошноты.
Обтянутые блестящей резиной руки Макса Брауна, маска, закрывающая почти все лицо и оставляющая открытыми только глаза, злые и напряженные, настороженно-согнутая спина и вкрадчивые движения настраивали Степана враждебно. Он готов был поверить сейчас, что не антивирус, не лекарство изготовляет профессор, а ужаснейший яд...
Но профессор, слив в колбу кровь и добавив туда каких-то химикалиев, сел за столик и устало склонил голову. Халат нелепо топорщился на его угловатых плечах; вся фигура старика выражала такую беспомощность, такую усталость, что Степан вмиг отбросил свои подозрения и задремал.
Юноша проснулся от звона разбитой склянки. Сколько прошло времени, он не знал.
Профессор сидел все за тем же столиком, но выражение его глаз было уже иным - взволнованным, испуганным. Перетянув себе руку выше локтя резиновым жгутом, старик пытался ввести в вену иголку шприца, наполненного розоватой жидкостью.
Хотя горелки уже погасли, прекратилось жужжание моторов и лаборатория вновь стала обыденной, Степан почувствовал во всей обстановке какую-то напряженность. С большим вниманием он следил за профессором, понимая, что Макс Браун делает себе прививку антивируса - первую прививку, может быть даже смертельную. Уровень розоватой жидкости в шприце медленно снижался. Вот операция кончилась, профессор снял жгут и начал мыть колбы, приводить в порядок приборы, устанавливая их на стеллажах. Затем, сбросив халат и маску, он вышел, держа на ладони две небольшие запаянные ампулы все с той же розоватой жидкостью.
- Вот антивирус Брауна. Это мечта всей моей жизни, - сказал профессор Степану - сказал без воодушевления, без подъема, как говорят о чем-то скучном, обыденном. - Но вопрос о том, как человечество сможет использовать этот препарат - не решен... Я просто не могу его никому показать, ибо этот день будет моим последним днем.
Профессор горестно покачал головой:
- Спрячь эту ампулу, Стефан. Спрячь, где хочешь, но так, чтобы я не знал... Я отдаю ее тебе, отдаю Советскому Союзу... Я чувствую, что ты сможешь ее сберечь. А если об антивирусе узнают, у меня его все равно отнимут тем или иным способом... Спрячь эту ампулу, Стефан. Я знаю: ты сохранишь ее даже тогда, когда тебе будут угрожать смертью. А эту... он поискал глазами, куда бы спрятать вторую ампулу, затем подошел к стальной камере высоких температур и открыл дверцу. - Эту - сюда! Сюда же и черновики рукописи, - профессор вытащил из стола пачку бумаг, - сюда же и все ампулы с вирусом "Д" - все сюда!
Степан, зажав в руке ампулу, с тревогой наблюдал, как старик складывает в камеру рукописи и препараты, как зажигает термитную свечу и бросает ее внутрь. Захлопнув дверцу, профессор в изнеможении опустился на стул, обхватил голову руками и застонал.
Степан нерешительно подошел, погладил его по плечу. Он не знал, что сказать, как утешить профессора. А старик, раскачиваясь словно от физической боли, шептал:
- Стефан, если бы ты знал, как тяжело быть ученым в стране, где свирепствует фашизм! Как тяжело создать средство против многих, многих болезней, и уничтожить его собственными руками! Невыносимо тяжело чувствовать себя слабым, безвольным человеком, которого могут заставить убивать людей... Я отдал тебе труд всей моей жизни. Делай с ним, что тебе вздумается. Отдавай кому хочешь. Пусть только мой препарат не пойдет во вред людям... И рукописи доверяю тебе. Я сейчас уничтожил целый ряд промежуточных формул, но если ты станешь ученым, настоящим ученым, - ты сможешь восстановить эту главу... Я верю в тебя!
Макс Браун бормотал все тише, тише и наконец умолк. Степан облегченно вздохнул. Нет, он не собирался стать микробиологом. Но в его руках теперь находилась военная тайна, вероятно, чрезвычайной важности. Маленькая ампулка - толщиной в папиросу, длиной в мизинец - хранила в себе то, что не купить ни за какие капиталы: жизнь и здоровье миллионов людей. И решение сейчас может быть лишь одно!
