Экран показывал большую площадку недалеко от верха башни, третью от конца. На площадке стояли фигуры из прошлого, «Вымершие типы гомо сапиенс». Лицо, пресекшее рассеянный обзор Ома, врезавшееся в него, как бревно на мелководье врезается в днище лодки (и грозит распороть его), принадлежало персонажу семнадцатого века. Насколько понял Ом, эта группа фигур представляла короля, королеву и их двор. Судя по костюмам, это мог быть период «Трех мушкетеров». Значит, король — Людовик XIII, а королева — Анна Австрийская. Фигура с лисьей физиономией в красных кардинальских одеждах — не иначе как Ришелье.
Ом сделал усилие, чтобы побороть дрожь. Он воспользовался способом, который успешно применял много раз. Представил себе короля, королеву, придворных и среди прочих — встревожившее его лицо. Потом уменьшил картинку, скатал ее в шарик и выбросил из головы через макушку.
Но способ не сработал. Ом невольно продолжал коситься на это лицо.
Стараясь улыбаться, словно думал о чем-то приятном, он вернулся к своему стулу и сел. Двор короля остался у него за спиной. Ом не мог его видеть, не выворачивая шею вправо, а этого он делать не собирался. Иммерман не должен знать, что Ом видел это лицо.
— Вот что интересно, даже загадочно, — произнес Чарли недрогнувшим голосом. — Почему этот задерживающий старение организм не выявляется при анализе крови?
В тот момент его это нисколько не интересовало. Но надо же было о чем-то говорить и как-то перейти к теме, при одной мысли о которой у него колотилось сердце.
— Он пребывает в спячке, — сказал Иммерман. — Спит себе, прилепившись к стенке кровеносного сосуда. Потом, после запрограммированного интервала, начинает делиться, и получившиеся в результате миллионы клеток делают свое дело. Затем все они умирают, кроме одной, пока не приходит срок нового размножения. Статистическая вероятность того, что анализ крови сделают именно в период деления, очень мала. Однако наш вирус обнаруживали уже четыре раза. В медицинских картах он упоминается как загадочное, но, видимо, не патогенное явление.
Пришел Мадж с чаем и пирожками. Когда он вернулся к столу, где стояла сумка Ома, Иммерман отпил из своей чашки.
— Очень хорош. Но ты бы, наверное, предпочел что-то покрепче?
— В обычное время да, — спокойно ответил Ом. — Но сейчас я не совсем в себе. Этот шок…
Иммерман взглянул на Ома поверх чашки:
— Не совсем в себе. В ком же тогда?
— Я не страдаю расщеплением личности.
— Надеюсь. Мне докладывали, что ты проявлял признаки психической неустойчивости.
— Это ложь! Кто докладывал? Человек, который хотел убить Сник?
— Не имеет значения. Я не считаю тебя психически неустойчивым. Ты так же нормален, как большинство человечества. Кстати, тебя надлежит похвалить за то, как ты себя вел в деле Кастора. И все же…
Иммерман отпил из чашки.
— Да? — сказал Ом и поднес к губам свою. Он был рад отметить, что рука не дрожит. Иммерман поставил чашку и сказал:
— Та женщина… Сник… О ней позаботились.
Ому оставалось надеяться, что дрожь, пробежавшая по его телу, не была замечена. Эти голубые глаза, казалось, внимательно следят за его реакцией. Он изобразил на лице улыбку:
— Вот как. Уже?
— Сегодня на рассвете. Ее исчезновение рано или поздно вызовет целую бучу. Но сегодняшние органики даже знать не будут, что она пропала. Она действует как независимый агент и ни с кем не обязана согласовывать свои действия. Возможно, ее не хватятся до воскресенья. В своем родном дне она, конечно, обязана доложиться. Но…
— Ее не убили, нет?
Иммерман поднял брови:
— Мне сообщили, что ты был против ее убийства. Я рад, внук, что ты проявил человечность, но благополучие семьи прежде всего. Во всех случаях. Я сам не сторонник убийства, если в нем нет абсолютной необходимости. Пока что такой необходимости не возникало. Я уверен, что Гарчар, если бы убил Сник, понес бы наказание.
— Гарчар?
— Человек, которого ты… Нет, не ты. Это был Дунский.
— Да, конечно. Я знаю. Гарчар. Тот, кого Дунский называл Тощим.
— Если ты это знаешь, то должен помнить, как был Дунским.
— Я помню только самое главное.
Иммерман с улыбкой покачал головой:
— Ты просто феномен. Когда-нибудь… — Он не договорил и выпил еще чаю. Потом метнул взгляд на Ома. — Ты не питаешь личного интереса к Сник, нет?
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Отвечай.
— Конечно, нет. Не забывайте, дедушка, сейчас вы говорите с Чарли Омом. Тингл и Дунский — единственные, кто ее видел, насколько я знаю. Что чувствовали к ней эти двое, мне неизвестно. Сомневаюсь, что она могла привлечь их физически, если вы это имеете в виду. Все-таки она была для них опасна.
Ом говорил сейчас не всю правду. Постоянное давление этих последних дней расшатало, хотя и не сломало, стенки, отделяющие одну его личность от другой. Воспоминания Кэрда, Тингла, Дунского и Реппа не были его воспоминаниями — они хранились где-то под спудом и всплывали, лишь когда дело касалось людей и событий, опасных для всех семерых двойников. И все же Ом чувствовал едва уловимый след влечения к Сник, тень влечения — а это могло быть только отзвуком чувства, которое как-то передали ему Тингл и Дунский.
Ом не умел объяснить, откуда он знает, что Гарчар — это тот человек, которого Дунский прозвал Тощим. Или каким образом он узнал бы Сник, если бы увидел ее.
— Плохо, что твой Вайатт Репп провалился, — сказал Иммерман. — У нас есть, правда, новая кандидатура, которую мы готовы ввести в банк данных и проделать все с этим связанное. И будет ли лучше, если вы исчезнете всемером, а потом явитесь вновь как семь новых лиц? Сомнительно. Какой-нибудь органический Шерлок Холмс может произвести массированный поиск в банках данных и сравнить. Тебя найдут, допросят с применением тумана правды, и ты помимо воли расскажешь все. И тогда…
Ом посмотрел Иммерману в глаза:
— Вы хотите убедить меня в том, что логика оставляет вам единственный образ действий? Что мной следует пожертвовать? Каменировать меня и упрятать подальше до лучших времен? Которые неизвестно когда настанут? А может, меня вообще никогда не раскаменят?
— А теперь вдумайся в то, что ты сейчас наговорил. — Иммерман допил чай и налил себе еще.
— Нет, вы этого не сделаете. Если бы собирались, то не трудились бы приводить меня сюда, чтобы дать мне объяснения. Меня просто умыкнули бы, каменировали и схоронили.
— Хорошо! Мои потомки не дураки. Некоторые, во всяком случае.
