Золото, впрочем, было кстати. После ухода наместника казначей принял золото, взвесил, записал и буркнул: «Маловато будет!»
Правитель только вздохнул в ответ. Золота не хватало. Каждый день приходилось ломать голову — где взять еще? Война войной кормилась, а в мирное время надо было содержать воинство в сытости и строгости, да еще патрули утроенные, да караульные службы, заведенные по всему приграничью, — в секретной мастерской просто не успевали чеканить монету. И главные траты были не на войско.
Замирение с Казанью открыло новую статью расходов. Что ни месяц — от Сафара приходило новое посольство со щедрыми дарами. Богатые подарки вручались советникам и тысяцким, большим и малым служителям Хором, да порой и простым сотникам. Обижать Сафара не след, хотя такой прикорм не по душе был Виктору, а уж Мартын просто темнел лицом, заслышав о новом посольстве. Хитер Сафар, умен, хорошо, что не враг, да только слишком много друзей у него здесь появилось. Верные люди сообщили, будто один из старых недругов Сафара неожиданно примирился с ним, отошел от борьбы за власть и в узком кругу говорил, что теперь нет надобности Москву воевать, ее можно просто купить. Вот и приходилось не жалея сыпать золотом в Казани, обзаводиться друзьями, да желательно при дворе, чтоб не только глазами и ушами Москвы были, но и нужное слово при случае ввернули. От Сафара недавно послание пришло, просил для торговых людей и посольств разрешить на подворье мечеть выстроить.
И наместник рязанский вдруг дружбой воспылал, шлет одно за другим заверения в верности, но присягнуть до сих пор не удосужился. Евсей докладывал, что у двух советников в последнее время частенько встречают рязанских гостей, а среди горожан замечены были дружинники из Рязани. Ну, Евсей мог и перебдеть, выучка не та, далеко ему до Николая.
Вот кто был мастером сыска, так это Боров! Хотя недоглядел, не уберег Сармата…
Вспомнив, как они расстались с Николаем, Виктор вздохнул. Былая неприязнь давно забылась, смазалась, и в первые дни нового правления Виктор все ждал, когда явится пред его очами Николай. Тот же не выходил со своего хитрого этажа с тайными узилищами, мрачными темными коридорами и чудовищно скрипучими полами. А потом объявился.
Виктор хотел немного попенять за медлительность, но при этом выказать милость — с первых же часов правления он понял, что Николай ему позарез нужен. Но, к его удивлению, Николай, тихим голосом и не поднимая головы, попросил отставки, а когда голову поднял, то Виктор с досадой обнаружил, что глаза Борова красны, а веки опухли, словно от слез. И тут же Виктор понял, что воистину от слез — оплакивал Николай своего бывшего Правителя, и, может, он единственный был, кто так скорбел по Сармату. Одна мысль заставила Виктора покраснеть — а ведь только Боров не отрекся и не предал Сармата, что ни говори — новое правление воздвигалось на крови старого хозяина. Мысль эту Виктор тут же изгнал, а с Николаем говорил долго и любезно, но увещевания пропали втуне, после всего сказанного Боров дрожащим голосом опять попросил отставки. И немедленно получил ее.
А через день принес списки своих людей, и Виктор содрогнулся, обнаружив в каждой сотне по десятку соглядатаев, да причем некоторые из них бойцы испытанные, еще с саратовских времен, а что касается двора, так у Правителя просто челюсть отвисла, когда он увидел аккуратный столбик имен советников и даже одного тысяцкого. Долго сидел над списком, потом кликнул Николая разобраться, откуда столько людей на него работали, да чем их обольстил или запугал, но Боров уже исчез, и с тех пор его никто не видел.
Уходят люди. В канун весны вдруг зашел Семен Афанасьевич прощаться. На вопросы недоуменные отвечал уклончиво, хмыкал, порядки строгие нахваливал, а потом сказал, что дел здесь невпроворот, пока у Правителя руки освободятся, десять лет пройдет, а его ждут, да и Белову невмочь молодняк пестовать, все время гадая, жива его родня или вырезали под корень.
Виктор предложил Курбатову взять с собой любую тысячу на выбор, но старый атаман покачал головой. Есть десяток крепких ребят, каждый сотни стоит, а больше и не надо. Дойдут и так. Представив себе, как они проложат себе путь и сколько кровищи за ними потянется, Виктор покачал головой, но ничего не сказал Курбатову. На том и расстались. Старик ушел немного обиженный, он долго ждал похода за Волгу, но так и не дождался, а сложные и хитрые интриги были ему непонятны да и не по нраву.
И Мартын чуть не помер. Хворь долго не отпускала. Он держался, переносил на ногах. Лихорадка странная трясла его — глаза сумасшедшие, ничего не видит, на людей натыкается. Ксения присматривалась к нему, а потом вдруг велела как-то вечером, после трапезы, лечь на диван. Слова Ксении удивили Виктора, а тысяцкий Чуев засмеялся было, но осекся под ее взглядом. Мартын покорно лег и закрыл глаза. Ксения положила ему на лоб пальцы и долго что-то шептала, а Мартын вяло, как бы сквозь сон бормотал в ответ.
Поднялся бодрый, оглядел всех веселыми глазами и спросил вина. Ночью Ксения рассказала Виктору, что давно, сразу после взятия Казани, верховный маг наложил на Мартына заклятье, предварительно усыпив, а в заклятии том был приказ убить ее, ежели верховному магу нанесут какой ущерб. Теперь заклятие снято, и она уверена, что Мартын будет верным другом. «Новое заклятие наложила?» — спросил Виктор, но не разглядел в темноте, улыбнулась она или нет.
Мысли ходили кругами, но опять возвращались к тратам. Стена, возводимая перед Хоромами, тоже требовала денег. Поиски в старых домах себя не оправдали, в руинах теряли каждый день людей: то земля вдруг под ногами осыпалась в бездонный провал, то падала бетонная плита, обрушивая на головы перекрытия этажей. Да и неведомая смерть подстерегала в мрачных завалах: пропадали разборщики, а потом находили тела их, убитых страшно.
Мастеровые люди ставили печи и обжигали кирпич, но горожане за всякую работу требовали денег, а когда попытались их чуток поприжать, то едва не случился бунт — тысяч двадцать москвичей привел мясник Кирилл ночью с факелами под окна Хором разговаривать с Правителем. Хорошо, тысяцкие догадались казармы запереть и дозорных отозвать, а то неровен час пальнул бы кто! До утра Виктор беседовал с выбранными, был ласков, кроток, подтвердил все вольности, в которых присягал еще Сармат, не отказался и сам присягу городу принести, в свое время, разумеется. Разошлись полюбовно, но после этого неделю в Хоромах все на цыпочках ходили. Советников, что решили было горожан пощипать, в тычки прогнали, сгоряча досталось и Евсею, хотя он был против затеи с налогом.
