Машина плавно поднялась в воздух, унося нас из пропитанной безнадежностью Мульчи, из ее вечной вони и запущенности.
– Хотел выяснить, что у меня с глазами, – сказал я Шантерели. – И кому понадобилось подвергать меня генной операции. Когда я вернулся к миксмастеру с Зеброй, он сказал, что работу, по-видимому, выполнили ультра, а потом кто-то грубо свернул процесс – возможно, черные генетики.
– Продолжайте.
– Услышанное мне не понравилось. Трудно сказать, чего я ожидал, но только не того, что окажусь не самим собой.
– Значит, глаза вы прооперировали добровольно?
Я кивнул:
– Ночное зрение – полезная вещь. Например, для заядлого охотника. Теперь я прекрасно вижу в темноте.
– И кем вы оказались? – спросила Шантерель.
– Хороший вопрос, – подхватила Зебра. – Только для начала расскажи, что дало полное сканирование. Для чего понадобилась эта процедура?
– Искал следы старых ранений, – пояснил я. – Обе раны были получены примерно в одно и то же время. Я очень надеялся обнаружить одну из них и предпочел бы не найти другую.
– На то была особая причина?
– Таннеру Мирабелю отстрелили ступню люди Рейвича. Ее можно было заменить органическим протезом либо клоном, выращенным из моих собственных клеток. Но в любом случае ступню пришлось бы присоединять к культе, а это уже хирургическое вмешательство. Пожалуй, на Йеллоустоне с помощью передовых медицинских технологий можно было бы сделать это так, чтобы не осталось следа. Но только не на Окраине Неба. Сканер миксмастера непременно должен был что-нибудь обнаружить.
Зебра задумчиво кивнула:
– Звучит правдоподобно. Но если, по твоим словам, ты не Таннер, откуда знаешь, что с ним случилось?
– Похоже, я украл его воспоминания.
* * *
Гитта рухнула на пол палатки почти одновременно с Кагуэллой.
Оба не издали ни звука. Гитта была мертва. Если эта подробность имеет какое-то значение, она умерла в тот миг, когда луч моего оружия пробил ей череп, превратив мозговую ткань в подобие ритуального праха, в горстку тонкого серого пепла, который целиком поместится в ладонях и струйками потечет между пальцами. Ее рот чуть приоткрылся, но вряд ли она успела осознать происходящее, прежде чем утратила способность мыслить. Я надеялся… я отчаянно надеялся на то, что последняя мысль Гитты была обо мне: я приду на помощь, я спасу ее. Когда она падала, нож боевика пропорол ей горло, но она уже не могла почувствовать боль.
Кагуэлла, пронзенный лучом, который должен был убить боевика и спасти Гитту, тихо вздохнул, словно погружаясь в благодатный сон. Он потерял сознание от болевого шока – маленькая милость судьбы.
Бандит поднял голову и посмотрел на меня. Разумеется, он ничего не понимал. Мой поступок нельзя было объяснить логически. Интересно, как быстро он сообразит, что выстрел, погубивший Гитту, – он был сделан с геометрической точностью, – по сути, предназначался ему? Как скоро до него дойдет простая истина: я напрасно считал себя непревзойденным снайпером, потому что убил единственного человека, которого готов был спасти любой ценой?
Последовала напряженная пауза. Думаю, за это время боевик оказался примерно на полпути к догадке.
Но я не позволил ему дойти до конца.
На этот раз я не промахнулся. И продолжал стрелять даже после того, как задача была выполнена. Разрядил всю батарею: ствол в сумраке палатки засветился вишнево-красным.
С минуту я стоял над тремя телами. Затем во мне проснулся инстинкт солдата. Я очнулся и попытался оценить ситуацию.
Кагуэлла все еще дышал, но был в глубоком обмороке. Боевик Рейвича превратился в пособие для лекции по анатомии черепа. А ведь подвергать его такой казни не имело ни малейшего смысла. Наверное, это раскаяние было последней судорогой умирающего во мне наемника. Разрядив лучевик, я перешагнул грань и очутился в ином пространстве, не таком шизоидном. Здесь было еще меньше правил, а целесообразность убийства не могла быть измерена той же мерой, что и необходимость дать выход гневу.
Отложив оружие, я опустился на колени возле Гитты.
Медкомплект не потребовался. Я и так знал, что она мертва. Не могу сказать, зачем я достал карманный нейронный сканер и провел по ее голове, глядя, как на дисплее кровью проступают строчки. Необратимый распад тканей, глубокое повреждение мозговых структур, обширная травма коркового слоя… Даже будь у нас в лагере трал, он бы не помог добыть ни одного воспоминания, позволяющего воссоздать ее личность. Слишком уж глубоки повреждения; остановлены биохимические процессы. Несмотря на это, я пристегнул ей на грудь медицинский жилет – портативную систему жизнеобеспечения – и стал наблюдать, как устройство борется со смертью. Кровоснабжение возобновилось, щеки порозовели. Прибор будет поддерживать в Гитте подобие жизни, пока мы не вернемся в Дом Рептилий. Кагуэлла убьет меня, если я не сделаю хотя бы этого.
Теперь я занялся хозяином. Его ранение оказалось не слишком серьезным: лазер прошил тело насквозь, но импульс был предельно коротким, а луч – предельно тонким. Большинство внутренних повреждений было вызвано не выстрелом, а мгновенным испарением внутриклеточной жидкости; образовалась цепь крошечных ожогов по всему пути следования луча. Входное и выходное отверстия были совсем крошечными. Если я что-то в этом понимаю, луч прижег сосуды и внутреннего кровотечения быть не должно. Конечно, это серьезное ранение, но беспокоиться за жизнь Кагуэллы нет причин, даже если я могу лишь держать его в коматозном состоянии, надев на него медицинский жилет.
Закрепив прибор, я оставил Кагуэллу мирно лежать рядом с женой, затем схватил свой лучевик, вбил в него свежую батарею и отправился на обход периметра. Другое ружье по-прежнему выполняло роль костыля. О том, что случилось с моей ногой, я старался не думать. Знал на уровне абстрактных рассуждений, что в этом нет ничего непоправимого, что нужно лишь время.
Мне хватило пяти минут, чтобы убедиться: все люди Рейвича мертвы… и мои тоже. Уцелели только мы с Кагуэллой. И Дитерлинг. Ему повезло больше всех: он пострадал минимально, хотя выглядел не лучшим образом. Таково свойство скользящих ранений в голову. Дитерлинг потерял сознание, и боевики Рейвича решили, что он убит.
Через час, валясь с ног от усталости – перед глазами уже плавали туманные пятна, похожие на тучи перед ночной бурей, – я все-таки сумел погрузить в машину Кагуэллу и его жену. Потом откачал Дитерлинга – потеряв много крови, он был чуть жив. Помню, время от времени я орал от боли.
Рухнув в кресло водителя, я завел двигатель, и машина тронулась. Каждая моя клетка вела неравный бой со сном. Нужно ехать на юг. Я должен оказаться как можно дальше отсюда, прежде чем Рейвич бросит в погоню еще один отряд. Именно это он и сделает, когда пройдет срок возвращения первой группы.
До рассвета как будто оставалась целая вечность. Когда горизонт, теперь чистый от облаков, наконец-то окрасился в розовое, мне казалось, что это уже двенадцатый восход. Не знаю, каким образом я добрался до Дома Рептилий.
Лучше бы не добрался.
Мы навестили трех торговцев змеями, пока не отыскали того, кто был нам нужен.
Да, здесь побывал покупатель – явно не из местных – и взял столько змей, что торговец смог закрыть лавку до утра. Это произошло вчера. Очевидно, убийство Доминики было подготовлено заранее.
По словам торговца, покупатель действительно был вылитый я. Нет, не двойник, но если не присматриваться, то сходство поражало. Он говорил с тем же акцентом, хотя не был столь общителен, как я.
Разумеется, у нас одинаковый акцент. Мы не просто родом с одной планеты – мы оба с Полуострова!
– А женщина, которая была с ним? – спросил я.
Торговец еще ни разу не упомянул о ней, но нервно огладил нафабренные усы. Этот жест указывал на то, что вопрос попал в точку.
– Вы злоупотребляете моим временем, – сказал торговец.
– Есть в этом Городе хоть что-нибудь, чего нельзя купить? – вздохнул я, протягивая банкноту.
Торговец хихикнул:
– Несомненно. Но это точно не про меня.
– Итак, женщина, – настойчиво произнес я, не спуская глаз со свернувшейся в клетке изумрудной змеи. – Опишите ее.
– А какой смысл? Они же все на одно лицо.
– Кто это «они»?
Он рассмеялся, на этот раз громче, словно уличил меня в крайнем невежестве.
– Кто-кто… Нищенствующие. Видел одного – считай, повидал всех.
Я в ужасе уставился на торговца.
Нищенствующим я позвонил на другой день после того, как прибыл в Город Бездны. Тогда я искал сестру Амелию, чтобы расспросить о Квирренбахе. Но мне довелось лишь полюбоваться на синяк под глазом у брата Алексея. «Она тоже вас разыскивает». Тогда я не придал значения этой фразе, но теперь она вспыхнула в мозгу, точно осветительная ракета.
С Таннером была сестра Амелия.
Агенты Зебры даже не упомянули о том, что женщина принадлежала к ордену нищенствующих. Напротив, торговец змеями был в этом уверен. Возможно, я ошибался, и речь шла о разных женщинах. Потом до меня дошло: она исчезала, а появлялась уже в новом облике – или преследуя какую-то цель, или не очень уверенно чувствуя себя в очередной роли.
