– Поверь, мне тоже непросто.
– Ладно, теперь расскажи о другой ране.
Я перевел дух. Подходим к самому трудному.
– Таннер ранил человека, на которого он работал. Этого человека звали Кагуэлла.
– Очень мило с его стороны, – заметила Шантерель.
– Нет, вы не так поняли. По сути, этим Таннер оказал ему услугу. Ситуация была связана с захватом заложников. Таннеру пришлось стрелять сквозь Кагуэллу, чтобы… – У меня сорвался голос. – Чтобы убить бандита, приставившего нож к горлу жены Кагуэллы. Таннер не собирался убивать Кагуэллу. Он стрелял под таким углом, чтобы его хозяин не получил серьезного ранения.
– И?..
– Таннер выстрелил.
– И все получилось, как задумано? – подсказала Зебра.
Я вновь увидел, как Гитта оседает на пол палатки. Цена ошибки Таннера.
– Кагуэлла действительно выжил, – проговорил я, собравшись с силами. – Таннер досконально изучил анатомию. Убийце-профессионалу необходимо знать, какие ранения наверняка приведут к смертельному исходу. А можно поступить иначе: прострелить человека насквозь и не убить его.
– Прямо хирургия, – заметила Шантерель.
– Так оно и есть.
Я рассказал о том, что обнаружил сканер миксмастера. Зажившую сквозную рану, которую мог нанести только луч лазера. Луч пробил поясницу и вышел через живот чуть выше. На сканере это выглядело как тающий инверсионный след самолета.
– Но это значит, что… – протянула Зебра, и я перебил:
– Можно я сам? Это значит, что я – тот человек, на которого работал Таннер Мирабель. Кагуэлла.
– Чем дальше, тем хуже, – прокомментировал Квирренбах.
– Не перебивай, пожалуйста. – Зебра строго взглянула на композитора. – Я сама ходила с ним к миксмастеру, если помнишь. Он не выдумывает.
– А вы, – я повернулся к Шантерель, – видели результат генетических изменений, которые кто-то произвел у меня в глазах. Это было сделано по просьбе Кагуэллы, тот поручил работу ультра. Он был страстным охотником. Но дело не только в этом, верно? Кагуэлла заказал себе ночное зрение, потому что ненавидел темноту. Она напоминала о том, как он сидел в своей детской – маленький, одинокий – и не надеялся, что его спасут.
– Говоришь о Кагуэлле в третьем лице, – заметила Зебра. – Почему? Ты уверен, что ты – это действительно он?
Я тряхнул головой, вспомнив, как стоял на коленях под дождем, полностью опустошенный. Чувство потерянности никуда не делось, но мне удалось взять его под контроль, обнести забором. Пока хлипким, но это позволит мне действовать в настоящем.
– Косвенно – да. У меня есть его воспоминания, правда обрывочные и не более отчетливые, чем воспоминания Таннера.
– Давайте подведем итог, – предложил Квирренбах. – У вас, черт побери, нет ни малейшего представления о том, кто вы такой на самом деле. Или я не прав?
– Нет, – сказал я, восхищаясь собственной выдержкой. – Я Кагуэлла. Теперь я в этом абсолютно уверен.
* * *
– Таннер хочет убить тебя? – спросила Зебра, когда машина Шантерели приземлилась возле привокзальной площади и мы вышли наружу. – Хотя у вас были весьма дружеские отношения?
Белая комната, голый человек, съежившийся на полу… Эта картина стробоскопически вспыхивала у меня перед глазами. С каждым повторением она становилась все более отчетливой.
– Случилось нечто отвратительное, – сказал я. – То есть человек, которым я являюсь – Кагуэлла, – сделал с Таннером нечто отвратительное. Теперь Таннер хочет мне отомстить, и я не уверен, что осуждаю его.
– Я тоже вас не осуждаю, – сказала Шантерель. – Я имею в виду вас обоих. Если бы вы… Таннер… не выстрелили…
Она смутилась и умолкла. Что я мог сказать? Представить себе картину этих перепутанных воспоминаний и личностей не легче, чем держать в уме схему плетения многоцветного гобелена.
– Таннер промахнулся, – проговорил я. – Этот выстрел должен был спасти жену Кагуэллы, но достался ей. Думаю, это была первая фатальная ошибка за всю его карьеру. Просто момент был слишком напряженным.
– Ты говоришь так, словно оправдываешь его, – сказала Зебра.
Мы снова шли по площади. Теперь здесь было куда более людно, чем несколько часов назад. Судя по внешнему виду палатки Доминики, представители правопорядка так и не добрались сюда. Клиенты тоже не проявляли к ней интереса. Наверное, тело Доминики, увитое гирляндами змей, все еще висит над кушеткой, на которой она вершила свои ритуалы нейронного экзорцизма. Слухи о ее гибели уже должны были распространиться по всей Мульче, но атмосфера нелегальности, окружающая ее заведение, по-прежнему создавала вокруг палатки нечто вроде зоны отчуждения.
– Не думаю, что его кто-то осуждает, – сказал я. – То, как я с ним поступил…
Я снова увидел белую комнату. На этот раз глазами человека с отрезанной ступней. Я ощущал его наготу и мучительный страх, наполнявший меня неизвестными до сих пор эмоциями. Такое бывает с человеком, которому впервые вкололи галлюциногенный препарат.
Я смотрел глазами Таннера.
Тварь шевельнулась в нише, разворачивая свои кольца – лениво, неспешно, словно понимая крошечным завитком мозга, что добыча никуда не денется.
Молодые гамадриады не слишком крупны. Эта появилась из чрева матери-дерева лет пять назад, судя по розоватому оттенку фотосинтетического капюшона, который окутывал ее голову, подобно крыльям летучей мыши. По достижении зрелости оттенок пропадает. Лишь половозрелые особи достаточно велики, чтобы достичь вершины дерева и развернуть над ней капюшон. Если твари удастся дожить до этого возраста, то через год-другой капюшон потемнеет и уподобится темному матерчатому навесу, усеянному радужными «заплатами» фотосинтетических клеток.
Гамадриада сползла на пол, точно толстый канат, сброшенный с корабля на пристань. Некоторое время она отдыхала. Капюшон медленно и плавно раскрывался и закрывался, словно жабры гигантской рыбы. Теперь было ясно, что на самом деле она очень велика.
Он десятки раз видел гамадриад в джунглях, следил за ними из-за деревьев, с безопасного расстояния, но ни разу не оказывался так близко, чтобы лицезреть их во всей красе. Он никогда не приближался к гамадриаде без оружия, позволявшего с легкостью ее убить – но ни одна встреча не проходила без того, чтобы он не ощутил страха. Это вполне естественно: страх человека перед змеями вписан в гены за миллионы лет эволюции. Конечно, гамадриада – не змея, ее предки даже отдаленно не напоминали обитавших на Земле тварей. Но она выглядела как змея и двигалась как змея. Все остальное не имело значения.
И он закричал.
– Ты мог подвести меня в самый последний момент, – беззвучно обратился я к Норкинко. Впрочем, он все равно не услышал бы. – Но не стану отрицать: ты поработал на славу.
Меня услышал Клоун. И улыбнулся.
– Арместо, Омдурман? Надеюсь, вы следите за происходящим. Сейчас я вам кое-что покажу. Хочу, чтобы все было ясно. Предельно ясно. Вы меня понимаете?
Ответ Арместо пришел с небольшим запозданием, словно с полпути до ближайшего квазара. Голос был еле слышен, поскольку корабли сбросили всю второстепенную аппаратуру связи – сотни и сотни тонн.
– Ты сжег за собой все мосты, сынок. Теперь тебе ничего другого не остается, как отправить на берега Стикса часть своего экипажа.
Арместо решил вспомнить классику… Я улыбнулся:
– Уж не думаете ли вы всерьез, что я прикончил кое-кого из момио?
– Я об этом думаю не более серьезно, чем о смерти Бальказара. – Арместо выдержал паузу. Тишину нарушал лишь треск статических разрядов – неразборчивая морзянка космоса. – Понимай это как хочешь, Хаусманн.
Когда Арместо упомянул Старика Бальказара, мои офицеры на мостике смущенно переглянулись, но этим дело и ограничилось. Думаю, у большинства уже зародились определенные подозрения. Сейчас эти люди, все как один, преданы мне. Я заплатил им за верность, продвигая их на крупные посты в командной иерархии. По сути, они получили то, чего шантажом добивался мой приятель Норкинко. Половина из них ни на что не годилась, но меня это не беспокоило. Норкинко взломал почти все уровни защиты, так что я мог управлять «Сантьяго» практически в одиночку.
Возможно, в скором времени мне это пригодится.
– Вы кое о чем забыли, – произнес я, наслаждаясь моментом.
Похоже, Арместо так уверен в своей прозорливости, что рассчитывает на победу в гонке.
Как же он заблуждается!
– Не уверен, что я о чем-то забыл.
– Арместо прав. – Голос Омдурмана с «Багдада» тоже был еле слышен. – Вы, Хаусманн, использовали все свои козыри. У вас ничего не осталось.
– Кое-что осталось, – возразил я.
Я ввел команды со своего пульта, чуть ли не физически ощущая, как потайные слои корабельных систем подчиняются моей воле. На главном экране, который показывал панораму корабля вдоль «хребта», появилось новое изображение. Я уже видел эту картину, когда от «хребта» отделилось шестнадцать колец с мертвыми момио.
