Пролетая над городами, корабли Дасу сбрасывали листовки, в которых перечислялись грехи Мата Цзинду: массовая резня в Диму, убийство пленных на Волчьей Лапе, почти полное уничтожение сдавшегося и мирного Пэна, нарушение обещания справедливых наград лидерам восстания, убийство короля Туфи…
Уверенный тон, красочный язык, яркие иллюстрации – сначала, когда Кого Йелу показал листовки Куни, они вызвали у него беспокойство.
– Факты в обвинениях, вполне возможно, правдивы, но почему мы должны сообщать их так, будто это сплетни, которые шепотом пересказывают в чайных домах?
– Сир, это единственный способ пробудить интерес простого народа, – ответил Кого.
– Я знаю, но мне кажется, что это… немного слишком. Мы тоже совершали поступки, которыми не можем гордиться, и, кто знает, возможно, в будущем сделаем что-нибудь не очень правильное. Если будем вот так нападать на Мата, люди подумают, что мы лицемеры.
– Лицемерие беспокоит только тех, кто в чем-то виноват, – заявил Кого.
Ему не удалось убедить Куни, но тот всегда был готов прислушиваться к советам, поэтому неохотно кивнул.
Торулу Перинг, у которого практически не было опыта сражений с воздушными кораблями, придумал план.
Когда один из кораблей Дасу направился к Чарузе, Перинг приказал кораблям Кокру, находившимся возле столицы, устроить им ловушку. Они поднялись в воздух в последний момент и направились на восток, чтобы перехватить противника, что позволило им воспользоваться тем, что в этот момент вставало солнце и на время ослепило пилота из Дасу. А когда он осознал, какая опасность ему угрожает, корабли Кокру оказались слишком близко и приготовились к сражению, в котором более легкий, с небольшой командой корабль Дасу ждало неминуемое поражение.
Но дело было зимой, и в тот момент, когда корабли собрались выпустить первый залп горящих стрел, разразился сильный ураган и пошел ледяной дождь. Довольно скоро на корпусах образовалась наледь, они стали тяжелее, и дополнительный вес начал тянуть их к земле. Кораблю Дасу ничего не оставалось, кроме как приземлиться, хотя он оставался в целости и сохранности.
Однако Луан Цзиа, который во время своих путешествий прекрасно изучил погодные условия на разных островах Дара, был к этому готов. Он посоветовал Джин снабдить экипаж пиками с длинными ручками, и члены команды, высунувшись из гондолы, сбили ими лед с корпуса корабля. В следующее мгновение он, нисколько не пострадав, снова поднялся в воздух да еще успел сбросить на столицу Кокру огромное количество памфлетов.
– Рапа, моя вторая половина, неужели ты действительно собираешься выступить против сына Кокру?
– Куни тоже сын Кокру, и Туфи им был, и еще многие другие, которые погибли. Ты выбрала себе фаворита; я тоже.
– Я не думала, что наступит день, когда одна богиня-сестра пойдет против другой.
– Мне очень жаль, Кана, но наши сердца такие же разные, и их наполняют сильные чувства, совсем как у смертных.
Мата Цзинду читал памфлет, и с каждой новой строчкой его гнев разгорался все сильнее.
«Ложь, здесь все ложь!»
Он убивал только трусов, предателей и врагов и всегда вел себя великодушно и щедро со своими истинными друзьями.
Куни Гару, предатель, несмотря на свои грязные приемы и банду разбойников, красовался перед толпами невежественных простолюдинов, в то время как собственная тетя Мата считала племянника тираном. Все-таки в мире нет справедливости.
Неожиданно он почувствовал, что задыхается в своей комнате, и вышел во двор глотнуть свежего воздуха.
В тени сладкого оливкового дерева сидела Мира и что-то вышивала. Гроздья бледно-желтых цветов свисали с веток вечнозеленого дерева у нее над головой, и их окутывал сильный сладковатый аромат, надолго остававшийся в легких. Мата подошел ближе посмотреть, чем она занята.
Оказалось, что Мира вышивает мелкими стежками и только черными нитками его портрет – получалось что-то вроде картины, написанной чернилами.
Мира не слишком точно изобразила его фигуру и лицо: тело представляло собой длинный вытянутый ромб, голова – овал с двумя треугольниками вместо глаз, – однако при помощи неровных линий и геометрических фигур сумела показать Мата в полете: он будто мчался на воздушном змее, размахивая мечом. Эта картина, с мягкими изгибами и переплетением света и тени, была не слишком близка к реальности, но каким-то образом побеждала ее, словно показывала скелет мира, прячущийся под плотью. Мата Цзинду на ее картине являл собой воплощение духа и силы, а потому гнев его мгновенно улетучился.
– Очень красиво.
– Я сделала несколько, – сказала Мира, – но ни одна не кажется мне правильной: никак не могу до конца понять вашу суть, чтобы передать.
Мата Цзинду сел рядом и почувствовал, как ее спокойствие, подобное дуновению прохладного ветерка, передается ему и напряжение отступает. Мира никогда не говорила с ним о государственных делах, не пыталась убедить отдать предпочтение какой-то определенной фракции. Если она чего-то и хотела, это было всегда просто: дом, цветок, который она как-то раз видела, пение птиц по утрам.
Хотел бы он так же легко получать удовольствие от жизни.
– И каково это? Я имею в виду, как тебе удается вышивать картины? Мне кажется, такая работа требует терпения и огромной усидчивости: один стежок за другим… да еще настолько маленькие.
– Мне кажется, это не слишком отличается от того, что делаете вы, – ответила девушка, не отрываясь от работы.
Мата Цзинду рассмеялся.
– Я гегемон всех островов Дара. Стоит мне топнуть ногой, как тысячи людей начинают дрожать от страха. Проводить параллель между моими делами и твоими пустыми женскими занятиями все равно что сравнивать крубена в море с муравьем у меня под ногами.
Будто в подтверждение своих слов он растоптал муравья, превратив в крошечное пятно на дорожке. Мира посмотрела на то, что осталось от насекомого, потом подняла глаза на Мата, и ему показалось, что внутри у нее что-то изменилось, сдвинулось, заняв новое положение. Когда она заговорила, ее голос прозвучал совсем иначе.
– Когда ведете армию на поле боя, вы тоже создаете картину, с той лишь разницей, что я использую иглу, а вы – меч; я делаю стежки, вы – трупы; у меня получается фигура на полотне, вы же творите новый порядок власти в мире. Да, вы работаете на огромном полотне, но я не думаю, что удовлетворение, которое мы оба получаем от своих занятий, так уж отличается одно от другого.
Мата не нашелся что ответить, ее слова привели его в ярость, хотя он и не знал почему. Проще всего было бы отмахнуться от них, заявив, что ее женский ум не в состоянии по достоинству оценить его грандиозный замысел, но ему почему-то хотелось заставить ее понять. Ведь он всегда мог доставить ей удовольствие, разве нет?
