— Мой самолет?
— Твой, парень, твой. Жду тебя в Уорчестере.
«Ничего себе обряд инициаций! Кто бы мог подумать? Дядюшка Клайв… Гениальная находка: международный клуб миллиардеров. Сумасшедшие деньги — вот тайна тайн, что сама себя охраняет».
Потрясенный до глубины души, он возвратился к столику, за которым расположился Борцов с охранниками.
— Вы готовы к вылету, джентльмены? — спросил он и, не дожидаясь ответа, отозвал Ратмира в сторонку. — Будем прощаться, Тим?
— Надеюсь, не навсегда, — вымученнр улыбнулся Борцов.
— На месяц, как минимум, но я буду звонить ежедневно. Ни о чем не беспокойтесь. Как только эти деятели дадут о себе знать, я позволю им выйти на меня/Думаю, напрямую будет сподручнее.
— Спасибо, Пит. Я буду ждать.
— Работайте, не забывайте отдыхать, по возможности веселитесь. Вы должны быть в форме. Курс подготовки, а это будет ускоренный курс, займет десять недель. Если не встретимся раньше, к началу июня жду вас в Луксоре, в Долине царей.
— Вы все же хотите…
— Да, Тим, пусть будет, как у вас в романе. Как и вы, я чуточку суеверен.
— А как же сценарий? Когда я смогу начать?
— Выкиньте из головы. Сосредоточьтесь на главном, а прочее подождет. Бог даст, дойдет и до сценария.
— Не могу. Я связан контрактом: сроки.
— Срок у нас с вами один — первые числа июня, а контракт я в любой момент аннулирую с полной выплатой гонорара. Устраивает?
— Не очень. Я хочу сделать фильм.
— Будет вам фильм, даю слово.
— Вы же возлагали надежды на рекламу, на прибыль…
— Поймите, Тим, я ни от чего не отказываюсь. Изменились приоритеты. Мое положение, наконец.
— Надеюсь, к лучшему?
— Я тоже надеюсь… Как бы вам объяснить? Если вчера я не мог позволить себе упустить сотню миллионов, то сегодня сделаю это, не моргнув глазом, ибо счет пошел на многие миллиарды. Время нынче дорого, как никогда. Ваш срок я могу пролонгировать, мои сроки не подвластны самим богам.
Авентира тридцать вторая
Пуналуу, остров Оаху, Гавайи
Институт в Пуналуу занимал обширный участок в пятнадцать тысяч акров, упиравшийся удлиненным концом в береговые скалы, отмеченные следами бурных вулканических извержений. Рядом с уединенной бухточкой, где стояли парусные яхты и катера, выгибалась узкая, как сабля, коса. Черные лавовые пески чередовались полосками измельченной коралловой, крошки, что придавало природному пляжу несколько искусственный вид. Лучшего места для серфинга трудно было сыскать. Приливная волна достигала здесь пятиметровой высоты. Вылизывая обломки кораллов, она плавно накатывала на берег, орошая клочьями пены войлок пальмовых стволов, изящно выгнутых преобладающими ветрами. Как бы не бушевало море, лагуна, зажатая между косой и почти отвесными, изъеденными кавернами скалами, оставалась спокойной. Бегущая рябь не нарушала кристальной прозрачности мелководья. В отлив можно было видеть, как мечутся там стаи стремительных мальков, как ходят по кругу небольшие песчаные акулы и крылатые скаты. Порой забирались и осьминоги, меняя окраску под цвет смешанных черно-белых песков.
Территория исследовательского комплекса была распланирована с таким расчетом, что прежде всего бросались в глаза участки идеально подстриженного газона. В ходе строительства удалось сохранить большую часть деревьев и высадить новые, украсив ландшафт такими шедеврами местной флоры, как орешник кукуй, исполинские коа, из стволов которых выдалбливали каноэ, и пальмы лоулу. Сквозь радужные сегменты, трепетавшие в стеклянных шлейфах разбрызгивателей, декоративная листва обретала поистине неземной вид. Бамбуковая поросль перемежалась с каменными россыпями, откуда срывались водопадные струйки. Мрачные руины хейау — полинезийского храма на западной оконечности — окружал садик, где наливались нежным румянцем плоды манго и грейпфруты.
Аху-Похаку — платформу, на которой некогда возвышался храм, обрамлял бордюр пламенеющего гибискуса. Древние развалины опеленала ползучая листва, мягко обрисовав границу холмистого луга. Эту часть территории, согласно контракту, оставили в первозданном виде: в распадке за лавовой грядой притаилось озерцо, поросшее белыми, голубыми, бордовыми кувшинками — крохотный птичий заповедник. Утопая в колышущемся ковре гиацинтов, голенастые фламинго свивали змеиные шеи в немыслимые узлы, бродили, тяжело переваливаясь, раскормленные гавайские казарки — нене, утки колоа деликатно пощипывали траву, а белоснежные альбиносы-павлины, словно ангелы в кружевных ризах, трясли веерами на ветках раскидистых фикусов. Пронзительный крик их был подобен трубному гласу, ибо обманчива красота мира и хрупка его оболочка, сотрясаемая толчками бушующей магмы.
Двухэтажное здание, в котором размещались лаборатории, покоилось на мощном антисейсмическом фундаменте, служившем еще и защитным экраном от жесткой компоненты космических лучей: на глубине в сорок пять метров помещались особо точные приборы.
Ребро солярных батарей, протянутое вдоль закругляющихся скатов крыши, придавало лабораторному корпусу сходство с кораблем, выброшенным на берег вверх килем. Решетчатые чаши и диски антенн, хоть и подчеркивали явно техногенный абрис сооружения, но, как ни странно, оно удачно вписывалось в общую идиллическую панораму. Баскетбольная площадка, теннисные корты, беседки, бассейны, поле для гольфа и разбросанные в тени кокосовых пальм и хлебных деревьев легкие, слепящие белизной бунгало — все свидетельствовало о безмятежном довольстве.
В одном из таких домиков с террасой, увитой розами и бугенвилеей, вот уже почти месяц жил Ратмир Борцов. Вернее, не жил, а лишь время от времени уединялся, чтобы подготовиться к очередному занятию, ответить на вопросы ежедневного теста или переодеться после заплыва. Ночи он проводил, лежа в герметической капсуле, оборудованной системой жизнеобеспечения, множеством датчиков и параболическими излучателями радиоволн в диапазоне вакуумных осцилляций. Все электронное оборудование было дистанционного действия и не стесняло движений. Атмосфера высокогорья — с пониженным уровнем давления и кислорода — как нельзя лучше способствовала глубокому сну и оказывала успокаивающее воздействие.
Пятиметровая толща бетона и двадцать пять сантиметров свинца надежно защищали подземное помещение от посторонних воздействий. Борцов прозвал его «гробницей», а капсулу — «саркофагом». Последнее название привилось и даже стало употребляться в официальных отчетах.
«Урок в картинках»[82] впечатывался в мозговые структуры синхронно с определенными фазами сна. Продолжительность и частота информационных инъекций определялась физиологическими особенностями, нервной ритмикой и психологической установкой испытателя. Английское слово tester[83] не понравилось Ратмиру, и он нарек себя «гипнонавтом». Кроме него, в группу подготовки входило еще восемь человек, но «тестеры» практически не общались между собой: не хватало времени. Рабочий день был расписан по минутам. Единственное, чего недоставало в графике, так это слова «подъем». Спать разрешалось сколько угодно, потому что основная нагрузка приходилась на сон. Чем чаще в течение ночи повторялась парадоксальная фаза, тем больший объем материала удавалось внедрить. Лингвистика, включая сами языки — живые и мертвые, — знаковые системы, символы, музыка, индийские мантры — эти и примыкающие к ним дисциплины составляли ядро основного пакета знаний.
