К. Вольф не обходит своим критическим взглядом, причем довольно жестким, другую половину человечества. И если в рассказе «Унтер-ден-Линден» молодой ученый Петер находится больше в тени событий, «за кадром», то в рассказе «Житейские воззрения кота в новом варианте» писательница мягко, ненавязчиво, проникновенно рисует несовершенство, витиеватость, а по существу, глупость жизненных устоев и миропонимания «сверхученого» кота Макса с «хитрым» кибернетическим умом. Его образ — главный в рассказе. Писательница создает современный вариант романтической немецкой сказки о Коте Мурре, самодовольном и пресыщенном жизненными благами, предназначенными, по его убеждению, только ему одному, как самому умному и ученому. Но мы-то видим, что вся современность кота Макса только в том и состоит, что он почему-то вдруг считает себя властелином кибернетики и полагает, что «людские проблемы легко поддаются схематизации», а «душа — реакционная выдумка». В нем напрочь отсутствует даже намек на традиции «рыцарства» в их лучшем, широком, современном понимании. Буквально на глазах нравственная позиция «ученого» Макса становится полностью несостоятельной, когда он пытается усовершенствовать якобы научно обоснованную систему «Тотчелсчас» — «Тотального человеческого счастья» и объявляет лишними «отвагу», «самоотверженность», «сострадание». Макс предстает перед нами не только твердолобым «физиком»-прагматиком, которому не до «лирики». В силу своих эгоистических интересов, стремления к личному благополучию он бессердечен и духовно пуст.
Искреннее стремление к объективности, серьезность размышлений К. Вольф над проблемами общественной и личной морали при социализме, критика бездуховности и делячества, черствости и безразличия не могут не вызвать симпатии. Сказочно-фантастический прием создает непринужденную атмосферу для понимания махрово-мещанских хитросплетений всех «максов» без исключения. И в этом нам также видится новое благородство в душе и совершенство в сознании, к которому страстно призывает К. Вольф, существенное прибавление к научно-техническим, экономическим, социальным достижениям. «Максы» ярко высвечиваются в новом мире «вечно вчерашними» инородными телами.
Раскрыть «элегантно» замаскированную разновидность современного мещанства непросто. Не менее сложно показать истинные замыслы льстивых, навязчивых «друзей». Румынский писатель Камил Бачу предпринял довольно успешную попытку развенчать стандарты «американского образа жизни» в остропародийном рассказе «Цирконовый диск». С едкой иронией он описывает почти фантастические хитросплетения событий, связанных с появлением над территорией США летающего объекта, сознательно принимаемого военными за советский спутник-шпион. Высмеивая всю нелепость, надуманность «серьезных» размышлений авторитетных специалистов, писатель предупреждает, что в небылицах заинтересованы прежде всего главари военного бизнеса. Именно они заказывают музыку «красной опасности» «руки Москвы», «прав человека» и шпиономании. Им неведомы даже общепринятые нравственные нормы, при внешней респектабельности, не говоря уже о способности понять людей нашего мира. Они просто их не знают, кроме, конечно, «максов».
Современно и глубоко интернационально звучит тема нравственного роста на достойных примера исторических традициях в небольших рассказах югославского писателя Милорада Павича «Пароль» и «Тайная вечеря». Народная память свято хранит трагические страницы освободительной войны народов Югославии против фашизма. Они волнуют и сегодня. Ведь это была борьба с врагом, вознамерившимся превратить оккупированную землю в страну рабов наподобие средневековых «псов», показанных в повести Э. Гейереша «Храни тебя бог, Ланселот!». Поэтому так поучителен рассказ о магическом проникновении в «природу вечерних песен», которые пели юному поколению народные мудрецы. Символично, что среди песен была и русская о верных, искусных и отважных казаках. Именно эта песня, прочувствованная и принятая сердцем ребенка в детстве, бередила его душу, звучала в ней лучезарной мелодией мечты о свободе, о счастливой жизни. Вера в мечту, благородное воспарение духа в детстве прочно вошли в жизнь, и в лихое время схватки с ненавистным врагом подвигнули уже взрослого человека на сознательный гражданский подвиг. Совершенно иная судьба ожидает человека, отдавшегося в иллюзорный мир мифических образов, поверившего в божественность жизни. Какими бы тайными, загадочными, внешне привлекательными такие образы ни казались, это всегда — духовные миражи, красивая бесплотная пустота.
Своеобразной вершиной, пиком нравственных исканий человека нового мира представляется в нашем сборнике повесть болгарского писателя Павла Вежинова (Николы Гугова) «Барьер». Классическое триединство — время, пространство, человек — здесь вырисовывается и обозначается, объясняется применительно к изменившимся социальным условиям, по нашему мнению, наиболее философски глубоко и обоснованно. Барьер времени и всевозможные иные преграды и обстоятельства становятся менее условными, зачастую отчетливо видимыми. И как ни парадоксально, писатель достигает прояснения также классическими приемами фантастических допущений. А допущения, в свою очередь, открывают и показывают новый качественный рубеж (и тоже барьер!) социального видения и приобщает к нему читателя.
На первый взгляд в лирической драме умудренного творческим и житейским опытом Антония и молодой Доротеи нет ничего необычного. Но присмотритесь, вникните в суть происходящего, в движение явлений. Она выше повседневности, феноменально близка к идеалу. И в этом ее реальность для Антония. Но сам-то Антоний, хотя и глубоко творческая натура, да к тому же и человек известный, но слишком уж обычный, консервативный. И в силу ограниченности взгляда на сложности и превратности судьбы не может считать нормальным то, что не понимает, не умеет, чему так и не научился. Он вроде согласился воспарить вместе с Доротеей, но высота полета — отношений между ними — испугала композитора, в музыке которого немало высоких нот. Антоний не выдержал «мажора» и приземлился. Страх, жизнь с оглядкой победили в нем возможности для совершенства. Он, конечно, знал о великом потенциале человека, но самому Антонию недостало разве что самого малого — «безумства храбрых». Это малое, а попросту трусость Антония и погубила Доротею.
«Подобно многим нормальным людям, я инстинктивно воспринимал как ненормальное все, на что сам не был способен. Или то, что другие делали не так, как я. Теперь я прекрасно понимаю, что это не что иное, как проявление невежества и посредственности», — размышляет Антоний, бичуя себя.
