Дядя Джин — его звали Энтони Ферндейл — жил в Эдинбурге. Он любил племянницу и охотно откликнулся на просьбу брата найти ей недорогую скромную квартиру. Сам он работал водителем у банкира, человека порядочного и состоятельного. Тот как раз подыскивал девушку, которая помогала бы в уборке дома и уходе за ребенком. Все складывалось как нельзя лучше, и дядя встретил Джин и ее отца на вокзале, гордый тем, что помогает племяннице войти в большую самостоятельную жизнь. Он был крайне изумлен, когда она, вместо того чтобы броситься ему на шею, как делала раньше, сухо поздоровалась с ним, удивился, когда увидел ее заплаканные глаза, и по строгому виду брата и по той неловкости, которую испытывал этот, в сущности, добрый человек, придавая себе строгий вид, понял, что не все так безоблачно и хорошо, как ему представлялось.
Был уже поздний вечер, Джин осталась ночевать у дяди, отец ее уехал. Но перед этим братья посидели часок на кухне, распили бутылку, и ошеломленный дядя узнал, что его племянница, веселая и жизнерадостная, как ребенок, полюбила человека, которого прокляли все соседи Ферндейлов, да и не только они, и которого считали чуть ли не дьяволом. Окончательно добила его угрюмая фраза брата, что Джин согласилась уехать от всемирного позора при непременном условии, что, если ее связь с Эдиком привела к беременности, она оставит ребенка.
— Мы еще надеемся ее переубедить, — сказал Джон Ферндейл, — но у нас ей лучше не оставаться, слишком там не любят этого Власова, как бы чего не вышло, да и если придется делать операцию, то лучше ее сделать здесь, в Эдинбурге. — Джон попрощался с братом, оставив его сокрушенным и растерянным. Впрочем, и его собственное состояние души было таким же.
Мак-Гроу не стал расспрашивать Джона Ферндейла. Достаточно было установить, что у того есть брат в Эдинбурге, что он недавно арендовал квартиру, даже не скрывая имени племянницы. Коллеги Мак-Гроу быстро разыскали и дядю, и племянницу.
В тот вечер, когда Мак-Гроу остановился у дверей квартиры, где жила Джин, она была не одна. Ее дядя решил все же поговорить с ней, попытаться вызвать на откровенность, утешить. Состояние Джин тревожило его. Она или плакала, или сидела с потухшими глазами, не желая ничего слышать о хлопотах Энтони Ферндейла по поводу ее трудоустройства. Тот рассказывал, какие у него хорбшие хозяева, как ей будет славно работать у порядочных и честных людей, но ко всему этому Джин относилась с полным равнодушием, если не с отвращением. Она грезила о другой жизни. Не то чтобы Эдик навеки покорил ее сердце — все же внешне он не был мужчиной ее мечты, но с ним она могла стать Царицей, а для провинциальной девчонки это было сказкой. Да и не только для нее. Разве что Алина восприняла свое новое положение не слишком радостно — у нее были другие ценности, и они оказались перечеркнутыми из-за всех этих инверсий.
У Джин теперь оставалось одно утешение, скорее даже навязчивая идея, — родить ребенка. Ей казалось, что тогда она обретет смысл жизни, утраченный из-за разлуки с Власовым.
Мак-Гроу стоял под дверью, слышал, как плачет Джин, и сердце его разрывалось. Ему казалось, что чувства его атрофировались, подчинившись сверхцели, но теперь все всколыхнулось вновь: и воспоминание о жене и сыне, и влюбленность в Джин, и яростное желание отомстить. Странным образом часть его ненависти перекинулась и на девушку, словно она отвергла Мак-Гроу. Она любила этого маньяка, возомнившего себя Царем Мира, убившего ее лошадь, убившего жену и сына Максвелла, да и его самого превратившего в нечеловека, одержимого одной мыслью — уничтожить Власова и все, что связывает этот мир с ним. Освободить мир от нечисти. Но тогда тебе придется убить и ее, вдруг сказал он себе. И Алину, женщину, прекраснее которой он не встречал, и лишь ненависть к Эдику помогла ему не поддаться ее очарованию. Теперь эта ненависть подсказывала ему единственный выход — убивать, убивать, убивать.
* * *
— Значит, так, — докладывал Брэдфорд Клюкину, — я побывал в другой деревне, поговорил с тамошними жителями. В замке, кроме Макговерна, жила еще семья. Это подруга его дочери Энн, ее сын, и иногда к ним приезжал ее муж. Кто он, пока неизвестно. Фамилия этой Энн — Максвелл, это я выяснил.
— Черт, — сказал Клюкин, — а кто еще был в замке во время этого… происшествия?
— Дворецкий. И журналист Гейтс. Это он написал статью.
— Точно, это я помню. Дворецкого можно допросить или подкупить, — размышлял вслух Клюкин.
— Это трудно, почти невозможно. Его знают, он очень своеобразный тип. Купить его нельзя, а нажать на него сложно, он был очень предан Макговерну, они вместе давно, у них особые отношения, это не то что хозяин и слуга, а скорее ближе к дружбе. Со старыми слугами у аристократов складываются такие отношения. Он не предаст.
— Тогда есть смысл нажать на Гейтса.
— Пожалуй. Но если тут что-то нечисто, его наверняка предупредили в контрразведке, и в случае чего, он может к ним обратиться.
— Это не так страшно, — сказал Клюкин, — Царь разберется с МИ-5, если понадобится. Но мне не хотелось бы оповещать МИ-5 о нашем расследовании. Попробуем перехитрить Гейтса. Выясни пока, где он живет и можно ли застать его одного. Нанесем ему неожиданный визит под каким-нибудь предлогом.
После ухода Брэдфорда Клюкин подошел к Сергунину. Они друг друга не очень-то жаловали, но дело было важное, и пришлось переступить через самолюбие.
— Слушай, Александр, мы тут раскручиваем это дело с Макговерном, — сказал Клюкин, — и есть подозрения, что нас там водят за нос. Похоже, что его зять и семья не были убиты, а убили совсем других людей. Но от нас это скрывают.
— То есть этот Уэллс может быть жив и подбирается к нам?
— Именно так.
— А кто был убит?
— Пока не выяснили, но здесь замешана британская контрразведка, они могли следы запутать. Мне нужна твоя помощь.
— Нет проблем, — сказал Сергунин, прекрасно понимая, что опасность, угрожающая Эдику, затронет и Алину. Эдика он терпеть не мог, но ее… Ради нее подполковник фактически бросил все, что у него было.
— У вас применяли вещества, от которых развязывается язык? Наркотики там — я просто не спец в этих вопросах, в провинции другие методы.
— Знаю, — усмехнулся Сергунин, — есть такие штучки, самое распространенное — это пентанол. Вводится в вену, человек остается в сознании, но воля к сопротивлению сломлена.
— Можешь через своих достать? — спросил Клюкин. — Мне нужно попробовать «расколоть» одного типа.
— Вообще у нас возникнут проблемы, если мы такие акции будем делать. Все же это не Африка какая-нибудь.
