class="p1">Но они разом пропали, когда из тягучего сжиженного воздуха внутренней сферы сегмента сконденсировалась она – Анха.
Гун даже глаза прикрыл. Он не ожидал эдакого снисхождения. И снова слезинка побежала по чешуйчатой щеке.
– Тебя все ненавидят! – вместо приветствия заявила Анха и сощурила желтые прозрачные до самого внутреннего темени глаза.
Она была прекрасна! Четыре отверстия широкого расплющенного по лицу носа жадно втягивали дыхательную смесь, пористые лиловые края трепыхали, вздрагивали, то ли от гнева, то ли от страсти. Нижние клыки сходились нежным девичьим венцом к раздвоенному тонкому подбородку. Плечи были остры и шипасты. Гуну захотелось потереться о них тубами, щекой. Но он не посмел, он чувствовал свою вину.
– Как же ты низок и жалок! – Она топнула что было мочи тяжелой влекущей ногой и чуть не обломила искусно изукрашенный синий коготь мизинца. Гуну стало не по себе, его захлестнула волна нежности. Как же она прекрасна! Он любил ее, всегда любил! Но он ей почти ничего не говорил о своей любви. А ведь она ждала, жаждала его слов. Теперь все, теперь поздно. И она его презирает, и она его ненавидит.
Он встал, пошатнулся, расставил руки.
– Не смей ко мне подходить, не смей прикасаться! – почти завизжала она.
Он растерялся.
– Зачем же ты пришла, Анха, зачем?
– Мне разрешили, – прошептала она, выставляя вперед руки, свои нежные руки с длинными острыми пальцами, унизанными живыми шевелящимися кольцами-полипами – последним криком моды.
– И только? Она замялась.
– Ты пришла и по другой причине, – прошептал Гун. Он уже держал ее за руки, тянул к себе. – Да, ты пришла, чтобы быть со мной в последний раз, что бы…
– Молчи!
Он прижал ее к себе, вздрагивая от прикосновения трепетных тугих шипов, перебирая влажные холодные пластины, спускающиеся с затылка на спину, на изогнутые, вывернутые плечи. Да, она была несказанно хороша. Какое счастье, что они разрешили им увидеться перед страшной процедурой, перед без-возвратным уходом Условного Умертвления. И она лжет, она все лжетона вовсе не ненавидит его, вовсе не презирает вместе со всеми! Она его любит по-прежнему, просто теперь этого нельзя выказать, теперь это видят все! Коллективный мозг
Системы не знает чужих тайн, для него все открыто! И все сейчас смотрят на них, да, Система стара, дряхла, может быть, но она любопытна.
– Ты не забудешь меня, никогда не забудешь, – прошептала он ей в ухо, сдавливая боковыми пластинами ороговевшую желтую мочку, – пусть меня все проклянут, пусть! Но ты обо мне помни, ладно!
Она не ответила. Но что-то блеснуло в глубине ее бездонного глаза. И он все понял. Их нижние клыки сплелись в нежном поцелуе, это был словно их первый поцелуй, как тогда, много лет назад. Ради него можно было простить все прежнее, все измены, ссоры, обиды. Ах, как Гуну не хотелось теперь ложиться в саркофаг! Как ему не хотелось умирать, пусть и условно, пусть и…
Она исчезла внезапно. Может, ее и не было здесь. Ведь биоголограмму невозможно отличить от оригинала. Есть лишь один способ, убить, задушить… двойник тут же превратится в сгусток сморщенной хлипкой материи, бесформенной и дурно пахнущей. Но можно ошибиться. Кто станет рисковать?! У Гуна голова раскалывалась. Проклятый! Проклятый!! Проклятый!!! Куда убежишь от себя самого?!
– Пора! – проскрипело снова, громче и напыщенней.
Его повлекло неведомой и невидимой силой к саркофагу. Гипнолокаторы! Его вели, его вели на убой, как бессмысленную скотину. И пусть они называли умертвление Условным, но ведь все понимали – не будет Воскрешения, не будет! Не должно быть! А если… Нет, никаких если!
Перед его мысленным взором всплыли лица непосвященных. Что это за жалкие лица, что за гадкие! Это лица червей, слизней – мягкие, дряблые, незащищенные ни чешуей, ни пластинами, ни даже тончайшим слоем хитина! Они вызывали отвращение. Почему он не убил этих двоих сразу? Их надо было прикончить на месте, прямо там у Провала, прикончить, сжечь заодно с их жалким кораблишкой, допотопным суденышком, на каких выползают во Вселенную все эти недомерки, полуживотные! Они и есть животные! И его рука потянулась тогда к аннигилятору. Но глаза! Что-то мелькнуло в их глазах – и он понял, они шли к Провалу, специально шли, они пытались заглянуть в него! Жалкие, несчастные, убогие… но неслыханно дерзкие, не понимающие, на что они идут, куда! И в нем колыхнулось что-то, он про все забыл. Их невиданная нелепая дерзость заразила его, сделала безумцем.
…Гун вздрогнул. Шквал воспоминаний улетел так же неожиданно, как и налетел, оставив в груди пустоту и ничего более. Надо было заняться делом, в не ковыряться в собственной памяти-что толку! Нельзя расслабляться! Нельзя! Минутная слабость вместо сосредоточения сил и воли отключила защитные механизмы. Гуну стало не по себе. Он вдруг спиной, каждой чешуйкой сквозь плотный балахон комбинезона ощутил опасность. Напрягся. Тело одеревенело. Неужели он влип?! Неужто попался?! Промах! Опять он допустил промах! Здесь нельзя расслабляться, нельзя предаваться воспоминаниям!
Он осторожно скосил глаз, потом медленно повернул голову – и сразу пришло облегчение. Ничего существенного сзади не было, теперь он ясно видел это. Тревога оказалась ложной. И все же… Метрах в двадцати, у самого обрыва, отсекающего невысокий зеленый бережок от спокойной тихой воды, стоял местный слизняк, стоял как завороженный. Гун не сразу определил, что это и не слизняк, а скорее слизнячка, самка, но это было не столь важно. Плохо, что его заметили! Нет, Гуну не хотелось крови, ему не нужны были эти пустые жертвы. Но и он умирать пока что не собирался.
Первые пять шагов он сделал очень осторожно, с вкрадчивостью раздавленной его капсулой твари. А потом прыгнул – резко, неожиданно, выставив вперед руки. И замер, застыв перед жертвой в растерянности. Это было странное ощущение, почти не ведомое ему. Стоило протянуть руку, чуть сдавить это открытое хрупкое горло – и все! Потом отнести тело подальше, в горы, сжечь аннигилятором, или утопить, завалить камнями в подводной пещере.
Слизнячка смотрела на него бесцветными прозрачными глазами и не могла пошевелиться, она была как в параличе. Гуну показалось странным, что он может оказывать одним лишь своим видом такое воздействие – ведь он же не гипнолокатор! Примешивалось и нечто иное, Гун не сразу догадался, что это всерьез, он даже тряхнул головой и отогнал всплывший перед глазами образ прекрасной и бесконечно далекой, давно истлевшей и рассыпавшейся на молекулы Анхи. Нет! Не может быть! Эти жалкие, гадкие слизняки не могут пробудить в нем ничего подобного, нет! Между ними нет ничего общего,
