- Параноик... - буркнул Миркин, который знал, что все спецслужбы давным-давно в кармане у Теплицкого.
Золото из ненадёжного шкафа уже перекочевала в ячейку банковского сейфа. Теплицкий вложил его под проценты годовых и не расстался с ним бы уже ни за что, потому что пришлось бы отстегнуть банку неустойку.
- Барсу́к! - рубанул Теплицкий, и Барсук получил подзатыльник. - Вы демагог, и я был прав, что вы - дундук! Миркин почти разобрался в устройстве моего "брахмашираса", и скоро включит его для меня, а вы только тормозите! Ещё одно слово и отправитесь на мой рыбозавод вместо Миркина!
- Тьфу ты, чёрт! - плюнул Барсук, который не выносил ни рыбы, ни её запаха до такой степени, что даже не ел ни одного блюда из рыбы. Он бы умер, попади в разделочный цех, где отбывал каторжное наказание профессор Миркин. - Этого ещё не хватало! И к тому же, я - Ба́рсук!
Теплицкий его не слушал, а вернее - не слышал. Он представлял себя, выезжающим из гаража не на "Кадиллаке", не на "Бентли" и не на "Хаммере", а на "брахмаширасе". Он даже слышал, как лязгают его ноги, передвигаясь по асфальту, как орут и разбегаются перепуганные коты, как шумит ветер, который обдувает лицо при быстром движении. А он, гордый, едет на самой эксклюзивной в мире "тачке" и смотрит сверху вниз на других олигархов, которые ему завидуют, потому что у них такой "тачки" отродясь не бывало. На таком "джипе" можно и глубокую лужу перепрыгнуть, как каплю - такие высоченные у него "ноги". Вода никогда не зальётся в его радиатор - не достанет, тут нужно в море погрузить. Можно пройтись по любому газону, по грязюке, через лес на шашлыки... Можно сидеть посреди озера и удить самую крупную рыбу, которая не подплывает к берегу... Чёрт знает, что ещё можно делать, стоит лишь включить её!..
Но Миркин не может - они с Барсуком уже неделю бьются, а на какой рычаг надо нажать - не знают. Жмут-жмут, а в ответ получают только "клац!"... Теплицкий от природы был генератором сумасшедших идей. Сейчас, горя желанием заполучить в свою власть "брахмаширас", он измыслил самую сумасшедшую из сумасшедших идей. Она свалилась на него с неба, словно градина со страусиное яйцо. Теплицкий едва не оглох, когда его ум поймал такую отличнейшую мысль!
- Миркин! - позвал он профессора, забыв про покалеченную туфлю.
- Что? - Миркин оторвался от пугающе пухлой тетради, переполненной его собственными расчётами, и приблизился, затыкая за ухо дешёвую пластмассовую ручку.
- Вот что, Миркин, - начал Теплицкий, прохаживаясь около "брахмашираса", который вскоре станет украшением его гаража. - Барсу́к останется тут и будет дальше пытаться включить "брахмаширас", а ты - хватаешь дундука Иванкова, и вы делаете вот, что. Узнайте всё об изобретателе этой штуковины: кто он, когда и где жил, в общем, всё! Сидите в архивах, копайте И-нет. Денег не пожалею, только разыщите мне этого "Винни"...
- Номмо, - поправил Миркин.
- Ну, да, - согласился Теплицкий. - Вперёд!
Сумасшедшая идея заключалась вот, в чём. Теплицкий вспомнил про проект с машиной времени. Миркин с Иванковым узнают всё об изобретателе, потом Миркин починит эти свои "флипперы" и перенесёт изобретателя сюда, в двадцать первый век для того, чтобы тот включил для Теплицкого "брахмаширас"! Доктор Барсук что-то там бухтел насчёт гибели человека в коридоре переброса?! Начихать! Пускай не бухтит, а построит такой коридор, в котором бы человек не клеил ласты, а переносился и после посадки мог ходить! На то он и доктор! Вот он, выход из положения: раз Миркин не может включить "брахмаширас" - сможет тот, кто его построил!
Миркин и Иванков дышат клопами.
Профессор Миркин и переводчик Иванков дышали клопами. А точнее - сидели в архиве города Докучаевска и выясняли правду о том, какие именно немцы стояли в городе с сорок первого по сорок третий год, в то время, когда писалась найденная в бункере тетрадь. Иванков и Миркин сошлись во мнениях, что "брахмаширас" изваял немецкий изобретатель: записи в тетради были сделаны по-латыни и по-немецки - и ни слова по-русски. Докучаевский архив переживал не лучшие времена: его запёрли в здание, которое абсолютно не годилось для хранения бумаг. Старое, довоенное, оно служило когда-то клубом, потом - выросло в театр. Когда город был оккупирован - немцы переделали его в комендатуру. Когда немцев вышибли - комендатура вернула статус театра и держала его до шестидесятого года, пока не построили новый театр - побольше. С тех пор и перенесли сюда архив.
Теплицкий проплатил своим "эмиссарам" доступ к самым ценным бумагам времён войны - пришлось выложить на бочку солидную сумму. Когда речь шла о сенсациях - Теплицкий становился щедрым, как Гарун Аль-Рашид, рассыпал золото и золотил всех, кто бы мог помочь приблизиться к этим сенсациям хотя бы на йоту. Растолстевшая от гиподинамии и сладких конфеток директриса по имени Поэма Марковна долго крутила носом в своём пропахшем мышами кабинете, шелестела неприлично цветастым платьем, перемещаясь от тяжёлого дубового стола к серому немытому окну и назад. Но, задобренная щедрым вознаграждением, она согласилась открыть доступ к тем бумагам, которые десятилетиями были закрыты в сейфах.
День первый.
Миркин и Иванков как раз сидели около этих сейфов, которые на поверку оказались обычными деревянными стеллажами, задвинутыми в пыльную и очень жаркую комнату, которая из-за обилия этих стеллажей казалась чрезвычайно тесной. В воздухе удушливо витала повышенная влажность и запахи пищи, потому что прямо над этой заветной комнатой помещался буфет, где коротала свою жизнь Поэма Марковна. Иванков сидел на табурете у одного из стеллажей и что-то там разыскивал среди пожелтевших бумажек, а Миркин - поместился за единственным колченогим столиком под настольной лампой и занимался тем, что выписывал фамилии эсэсовских командиров, которых расстреляли красноармейцы после взятия города. Работа была не по его профилю: Миркин являлся физиком и механиком, а историческими знаниями не блистал. Перед Миркиным раскинулась россыпь карточек, в которые и заносили этих расстрелянных командиров, по верхней карточке зигзагами ползал клоп.
Переводчик Иванков бойко читал по-немецки и сразу переводил прочитанное на русский язык. Он сильно вспотел от духоты, обтирал семь пядей своего лба обширным синим платком. Потом он стащил с себя рубашку и остался в одной маечке. Клопы почуяли свеженькую добычу, напали, как татары, и кусались поедом, заставляя чесаться. Миркин исчесал себе все бока и даже психовал, отчего писал огромными корявыми буквами. Иванков тоже психовал, чертыхался и изминал бумаги. Они бы ушли отсюда на все четыре стороны, если бы не Теплицкий, который угрожает своим рыбозаводом.
