Матрос угрюмо молчал.
— А, каналья! Так я ж тебя и ограблю. Разоблачайся!
Матрос вскочил, поспешно стащил куртку и камзол.
— Штаны сымай! В узел завязывай!
Белея исподним, разбойник обмотал одежду собственным поясом. Ломоносов пнул его напоследок, закинул узел в кусты и, не оглядываясь, ушел…
Минуло всего-то двадцать лет, а жизнь подходит к концу. Ноги пухнут у его высокородия мужицкого сына. Грузен стал, одутловат. Все больше на балконе сидит, как вот сейчас. В сад с палочкой выходит. Постарел, изрядно постарел господин Академии наук коллежский советник и химии профессор Михайло Васильевич Ломоносов! Дорого обошлась двадцатилетняя драка с разбойниками из академии… Не на живот и не на имущество его покушалась немчура, все эти Шумахеры, Тауберты, Миллеры. Науки российские они попирали. Те самые науки, которые Ломоносов почитал благороднее и полезнее прочих дел человеческой жизни, ради которых был убит громом душевный друг Георг Рихман.
Много гонений претерпел Ломоносов в собственном отечестве, о пользе и славе которого ревновал. Не иноземцев ли подразумевал, когда, сидя под арестом, перекладывал на поэтический язык псалом Давида:
Вещает ложь язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою;
Скрывают в сердце злобный ков.
Теперь к врагам прибавился достославный Эпинус… А ведь изрядный физик, умница! Нашел сродство между электрическими и магнитными явлениями. В нагретом кристалле турмалина выявил силу электрическую. Занимался бы своим делом — цены бы человеку не было. Нет, втемяшилась астрономия. Попытался предвычислить путь Венеры по солнечному диску. Нимало не усомнясь, статью опубликовал в академическом журнале «Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие». Чертежи привел фальшивые. Тут уж Ломоносов взбесился. За правду в науке он против отца родного восстать за грех не ставил, а тут всего-то немчура. На Академическом собрании резко выступил, сказал, что пользы от статьи никакой, зато смеху и увеселения предостаточно. Эпинус обиделся, подал жалобу. Ломоносов в ответ подготовил обстоятельную записку, которую и прочел собранию в декабре прошлого года. Эпинус на заседание не явился, струсил. Однако, пользуясь безнаказанностью, Астрономическую обсерваторию запер на висячий замок… Полгода пришлось биться, покуда Кирила Григорьевич Разумовский и господа сенат урезонили немца. Два дня тому, как отобрали у Эпинуса ключ, а за явлением Венеры на Солнце положили наблюдать Андрею Красильникову и Николаю Курганову… Припозднились, однако, господа обсерваторы, давно должны прийти. А-а-а, вот они! Гуськом за племянницей шествуют.
Ломоносовский двухэтажный дом окнами смотрел на правый берег Мойки. Сюда же выходили дубовые ворота. Но они всегда на запоре, и гости идут в дом через обширный сад. Из-за стволов перед ними открывается балкон, на котором чаще всего обретается хозяин. Он сидит за дубовым столом в белой блузе, в китайском халате, на котором извиваются огнедышащие драконы.
— Милости прошу, господа обсерваторы! — Лицо Ломоносова расплылось в улыбке, голос негромок. — Простите старика, не встаю — ногами маюсь. Матрена, подавай щи! Да пива со льда не забудь!
Гости поднялись на балкон, сняли шляпы и сели напротив хозяина. Красильников тотчас сообщил:
— Из Сибири пакет, Михайло Васильевич.
— Ну?! Что пишут?
— Никита Попов остановился в Иркутске, а господин Румовский обогнул Байкал и доехал до Селенгинки. Ежели, чают, на одного облака набегут, то другой солнца не упустит.
— Умно решили! Теперь за Венерой три российских города охотятся. Вкупе с Лондоном, Парижем, Римом, Калькуттой и прочими, более сорока городов телескопы вострят. Большой астрономический праздник на земле. — Ломоносов блаженно зажмурился. — День Венеры! Теперь расстояние до Солнца в точности знать будем… Как вы?
— Давно готовы, — четко ответствовал Красильников. — У меня шестифутовая труба, у Николая Гаврилыча — грегорианская. Хронометры установили по мгновению истинного полдня, погрешности и в секунду не будет.
— Что Эпинус?
— Господин профессор от работ отстранился вовсе.
— Туда ему и дорога! — Ломоносов покривил губы. — Он в школу ходил с катехизисом, когда ты уже был добрый обсерватор и долготу государства от Петропавловской гавани до Камчатки определял…
Потешно семеня ногами, Матрена приволокла горшок щей. Расставила глиняные миски, откинула крышку. Дразнящий мясной дух ударил в ноздри.
Ломоносов ел истово, по-мужицки, поддерживая деревянную ложку краюхой хлеба. Со смаком обгладывал сахарную кость, колотил ею по столу, выбивая колбаски костного жира. Широкое лицо разрумянилось, залоснилось; драконы на халате сыто подрагивали. Стащив с головы парик, утерся, как рушником, бросил на колени. Подбадривал гостей:
— Камзолы расстегните, господа обсерваторы! Теперь до самого явления поесть не придется… Андрей Митрич, — спохватился вдруг, — ты в Москве прохождение Меркурия наблюдал. Как скажешь — густо ли коптить стекло надобно?
— Коли густо копчено, глаза мало устают. Однако планету на солнечном диске видно неявственно.
— Что ж, глаза щадить не будем. К своей зрительной трубе, — Ломоносов строго глянул на Матрену, которая стояла со жбаном пива и мелко тряслась от смеха, — я присовокуплю весьма не густо копченное стекло, ибо намереваюсь примечать токмо начало и конец явления. И на то употреблю всю силу глаз. Матрена все хихикала. — Ты чего?
— Почто, дядя Михайло, ложку за ухо заложил? Это ж не гусиное перо!
— Баба, она баба и есть. — Ломоносов добродушно усмехнулся. — Пива давай, нечего зубы скалить.
— Николай Гаврилыч интересные расчеты сделал, — сказал Красильников, прихлебывая ледяной напиток.
— Не ко времени об исправлении атласа говорить…
— Не о нем, о будущих явлениях Венеры речь.
— Сие весьма любопытно! Докладывай, Николай Гаврилыч, и то весь вечер безмолвствуешь.
— По вычислениям получается, — сказал серьезный Курганов, — что предбудущее прохождение Венеры по Солнцу имеет быть через восемь лет, 23 мая 1769 года. Однако в Санкт-Питербурхе его узрим едва ли.
— Все одно не доживу, — негромко молвил Ломоносов. Жестом остановил протестующие возгласы. — Далее?
— Еще две пары лет нашел: 1874 и 1882, 2004 и 2012.
Ломоносов задумался, глядя в небо.
— Далеко… Коли эпинусовским эфемеридам верить, начало явления в Европе незримо будет: Солнце у них позже взойдет. Посему сибирская экспедиция да мы, грешные, сугубо ответственны. Ступайте, господа обсерваторы, бог в помощь.
