Нил засыпает. Он видит странные сны, в которые не верит. Даже во сне. А Друг склоняется над ним, таращится и навевает их, навевает. Даже светится. Комары, пища, летят к его свету.
Затем друг Нила размышляет о своей планете, о катастрофе своего корабля, о том, что еще узнал (и запомнил) сегодня.
Он сравнил различные методы лечения — своего, таежного, ниловского… Он запомнил предание о Вороне и разбирался в очень усложненных родственных отношениях эвенов. Тайно.
…Что еще он сегодня сделал, что успел?.. Мыл друзей-эвенов. Сами не захотели, так он ливень нагнал, все равно помытые.
Что еще было?.. Лечили охотника вдвоем. Нил плясал обрядовый танец, а он починял Ильнеаута, хорошо починил.
Затем Нил пил то, что зовется бурдой.
— Бу-урда… За-ачем?.. — спрашивал он Нила.
— Жив, жив будет охотничек, — радовался Нил. — Пей и ты!.. Друг… Барина помянем, солдатушек…
— Бу-урда…
— Пчелы какие были! Здесь и шмель в диковину.
Попали они в тайгу разными путями, но в одно время. Пасечник Нил Кротов (он же знахарь) отравил барина. Выпив, он дал барину Кириллу Нефедычу настой блекоты, которой пользовал Манеиху от трясучки. (Барина он лечил зверобоем, его хоть ковшом пей. А блекоту полагалось считать каплями.)
Когда Нил проспался и восстановил привычно хитроватое выражение скуластого лица, он вспомнил и побежал. Шибко!
Ох, как бежал, а ноги плохо слушались его… Он ворвался на барский двор, к окнам, что были величиной с его ворота.
Нил кричал:
— Погоди!.. Годи!.. Нельзя пить!
Будь Нил в себе, орать бы не стал. И уж конечно, не дал бы барину проклятый настой.
Он бежал и кричал: барин же кончался, карачун его брал… Понятно, Нила сгребли и под суд… И правильно, за дело — не лечи пьяным. А дело такое — хорошо задалась медовуха, и пили ее с кумом. Затем кум сбегал за штофом, соблазнил, и вот…
На суде Нил говорил чистую правду про медовуху и штоф и очень верно указал, что дворецкому Мишке не следовало брать настой, коли он вынес его в черпаке.
Дали каторгу. Нил не обиделся, надо так надо!..
…Гнали этапом. Сначала он шел окованным в железки, это было тяжко и больно. Все ноги посбивал. Потом он лечил зубы конвойного офицера Макарина, за что его повезли в телеге. Он и стал всех лечить от болей — той же блекотой. Закуривал ее в чайничке и давал сосать дым из носика. Помогало. С него и кандалы сняли, чтобы по пути травки собирал. И тогда Нил рванул в лес. Благо, ноги поджили, а солдат зазевался.
Нил ушел в тайгу. Глушь!.. Была осень, подошли они уже к реке Лене. Дремучая страна!.. Бежал Нил с молитвой, кормясь тем, что добыл. А что добудешь голыми руками?.. Сильно голодал, обеспамятел Нил. Очнулся — рядом сидит Друг. Он жжет костер. Далее пошли вместе, понес он Друга за пазухой. Зимовали они в берлоге, а весной нашли их дикие тунгусы — эвены, так они себя звали и уверяли, что их предки — собаки.
Нил с Другом остался у них… Нил жил открыто, а вот Друг таился, чтобы не пугать.
Патрульный корабль столкнулся со сгустком антиматерии, спасся один Сваритакаксис. Увидел: вспыхнул их ан летящий впереди. Но слишком, слишком близко! А сколько он спорил и доказывал омандо, что он должен быть отдален. Не послушался… И только он, сидевший под смешки весь путь в аварийной капсуле, был выброшен из корабля. Его удача…
Аварийная капсула спасла. К добру?.. К худу?.. И началось скитание — он попал в плен притяжения солнца, желтого карлика, и летел от одной его планеты к другой, пока не нашел живую. Эту! Затем понадобилась кое-какая перестройка сенсорных механизмов и даже белковых систем. Это время он провел в капсуле. А когда вышел, то вдохнул здешний легкий воздух и подвигал руками, вытягивая их от удовлетворения, так ему здесь понравилось.
Настоящая, живая планета, бушевание биосил… Но мучило одиночество. А тут он вскоре встретил Нила. Кто знает, как бы прошла их встреча. Быть может, Нил бы перепугался до смерти и напал, и тогда Сваритакаксис пустил бы в ход анопакс в нарушение инструкций.
Но человек полз и стонал. Друг, бредя тайгой, встретил Нила, обогрел его. Ополоумевший от радости Нил предложил жить вместе. Он все говорил: Друг, Друг…
Сваритакаксис лечил Нила… Когда Нил однажды проснулся с все еще болевшей, но ясной головой, то увидел Друга.
(А вся дорога представилась ему тяжелым сном, в котором и ногами сучишь, и орешь благим матом.)
Спал Нил крепко, но проснулся и поднял хитрое и скуластое свое лицо. Перед ним стояла тварь из сна. И посему Нил решил, что ему снится.
Но нет сна, а лес, снег и это… (»Друг… Друг…» — билось в голове Нила).
— Ты хто? — спросил ошалелый Нил.
Существо ответило птичьим языком:
— Свири… сие…
— С нами крестная сила! — троеперстно осенил себя Нил.
Ничто не изменилось — странная тварь на него поглядывала. Нил потянулся к палке — ударить — и не мог взять ее, так был слаб.
— За грехи мои, — застонал он: тварь одновременно походила и на зеленую лягву, и на бабье любезное ситечко с дырочками. Была она в пояске с какими-то блестящими штучками.
— Ты черт? — спросил он.
— Не-ет, Ни-ил, — по-человечески ответила она. — Я Друг…
Нил облизнул губы. Что бы такое сделать?.. Проверить?..
— Перекрестись! — велел он.
— Ка-ак?
— А так, — ответил Нил, крестясь в убеждении, что обвел черта, который станет неопасным.
Существо повторило жест Нила всеми лапами и осталось как было. Значит, это не черт, а дивная божья тварь, говорящая по-русски.
— Дру-уг, помога-ай, — говорило Нилу существо. И точно, помогает: рядом, на костре, в прозрачном горшке, варится птичье мясо. А рядом другая посуда, и в ней преет то, что слаще сладкого, — каша из саран. Значит, тварь человечий смысл имеет. А ежели разбираться, то все едино дышат на свете.
— Дру-уг, — сказала тварь. — Я-а-а…
— Друг, — отвечал Нил, испытывая странное блаженство.
И зиму они прожили вместе — Нил ходил охотиться с Другом. Тот прямо из-за пазухи стрелял зверей. Огнем. Перезимовали в берлоге, а весной их нашли тунгусы.
Нил перепугался — дикий народ! Набежал верхом на оленях, рогов полно, лес…
А еще у них ножи на деревянных предлинных ручках, и луки, и копья. Словом, вояки. Собаки их сердитые, да и сами хороши, чуть поссорятся, тотчас давай стрелять из луков. Вроде барина, которого по милости Нила карачун взял. Тот стрелялся из пистолетов с соседом, страшнее. Но и стрела в пузо очень нехорошо. Стрела… Все здесь чудно для русского человека!
Житие этих людей странное — кожаные чумы, скитания, едят сырую рыбу, младенцев возят в корчажках, присыпав тертыми гнилушками. И сосать им дают не жвачку в тряпочке, а кусок сырого мяса.
