Фомин приоткрыл глаза. Никакого петуха. Никакого кукареканья, просто пришло время вставать, а он ещё сызмальства внутренние часы сопрягал с природой — петухом, громом, дождём. Не он один — все, кто родился на Марсе, любили окружать себя собаками, водопадами, вьюгами, пусть только воображаемыми. Всё веселее машинных стонов.
Ничего, сейчас он и въявь получает впечатления самые разнообразные. И даже сверх того. Без вурдалачьего воя можно бы и обойтись. Но нет: полюбите Землю чёрненькой, беленькой её каждый полюбит. Петушок по утрам исправно будит — и славно. В конце концов, есть ведь и полезности на этой Земле. Например, хухрики, исключительно приятные бытовые растения. Не хуже ватерклозета.
Как всякий уроженец Марса, Фомин особенно тщательно следил за физической формой. Юношеское стремление превзойти коренных землян силой и выносливостью ушло, но привычка осталась. Отжался от пола, помахал сабельками, левая на три четверти, правая — четыре четверти, потом наоборот, сто приседаний, двести прыжков. Обет такой.
На сто двадцатом прыжке он услышал шаги. Замок с умом строили. Акустика потрясающая. Наёмные убийцы запросто не подойдут.
Но тут — не убийцы. Шаги хоть и спешные, но уверенные. Так не тати ходят — хозяева.
Он угадал: рыцарь-послушник, по виду совершенно трезвый, убедясь, что гость к приёму посетителей готов, с необычайной торжественностью провозгласил:
— Баронесса Т'Вер!
Фомин изобразил соответствующий случаю поклон. Хотя — какой случай? Так запросто баронессы по утрам к рыцарям не ходят. Лишь что-то чрезвычайное могло привести сюда хозяйку Замка.
Жестокое время — утро. Баронесса вечером выглядела если не молодой, то уж, во всяком случае, энергичной женщиной в полном расцвете сил, сейчас же перед ним была старуха.
— Я к вам с просьбой, — сказала она с порога.
— Чем могу служить? — только и оставалось ему ответить.
Разыгрался аппетит, захотелось поторговаться, вырвать у Небесов тысячу-другую марок? Не получится. Слово рыцаря Дома Кор дано обеим сторонам.
— У меня… У нас неприятности. Я прошу, чтобы вы взяли на себя Бремя Свидетельства.
— Разумеется. — Отказаться он просто не мог. Не полагалось отказывать в таких просьбах.
— Невеста моего сына, принцесса Ки-Ева, этой ночью скончалась. Нас ждут в гостевых покоях.
Та-ак… Начали гладью, а кончим… Известно чем. У нас, рыцарей, завсегда так — идём той дорогой, где более всего злодейств да несправедливостей, рогатин да ловушек. Ищем подвига, чтобы превозмочь собственное несовершенство. Иначе что ж за рыцарство? А и смалодушничаешь, свернёшь на лёгкий путь, судьба не отстанет, подложит подарочек, вдвое зубастее прежнего. В рыцарство нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть его сияющих вершин, кто не страшась усталости карабкается по каменистым тропам. Примерно так говорит покровитель нашего Дома.
Гостевые покои располагались в южном крыле гостинца. Замок изнутри казался больше, чем снаружи. Эффект Кронина–Кафки. Вчера в одну сторону шли-шли, сегодня в другую… Умели же строить: Замку восьмая сотня лет, а как новенький.
Маленький отряд — рыцарь-послушник впереди, в центре баронесса, а он — арьергард. Замыкающий. Прикрывающий… ну, скажем, спину. Очень ценное свойство.
Оказалось, что баронесса, растеряв за ночь моложавость, энергичность не только сохранила, но и приумножила — шла шагом уверенным, твёрдым. Шагом хозяйки. Кстати, если принцесса умерла и свадьба расстроилась, так оно и есть. Молодой барон остаётся… кем он остаётся? Маменькиным сынком, если по-простому. Воевать может, управлять — нет. Отметим. Но с выводами торопиться не будем.
Они пришли к угловой башне. У входа нёс караул стражник Замка. При виде приближающихся взял на караул и замер, выпучив глаза. Кажется, и дышать перестал. Детина — хоть в Императорскую гвардию. И вымуштрован соответственно.
Гостевой покой оказался весьма изолированным местом. Местом, где почётный гость может проводить время по собственному разумению, не боясь обеспокоить хозяина. Или местом, где можно вдали от любопытных глаз держать почётного же пленника. Не убежишь…
В Нижнем покое их встретила свита принцессы. Мрачное, суровое и решительное выражение застыло на каждом лице. У лиц главенствующих — больше суровости, у лиц подчинённых — мрачности. Семеро из одного стручка, но все горошины — разновесные. А ведь была их дюжина, кажется, это число назвал Большой Сол? Должно быть, тут — самые необходимые.
Один, впрочем, выпадал из гармоничного ряда. Похоже, местный. И, похоже, маг, хотя и не рядится в мантию и островерхий колпак. Одежда обыкновенная, обывательская, на поясе — чернильница, за ухом — перо.
— Сэр Дии-Ол, я хочу представить вам доблестного рыцаря Кор-Фо-Мина из Дома Кор. Принимаете ли вы его Свидетелем?
Сэр Дии-Ол едва ответил на поклон Фомина. Ничего, мы это переморгаем. Старинный род, и… да, точно. Сэр Дии-Ол не только Старший рыцарь своего Дома. Он — рыцарь-маг. Или даже маг-рыцарь. Рыцарей с магическими способностями немало, но подлинных магов — раз, и обчёлся. Сэр Дии-Ол — как раз этот «раз».
— Свидетелем… Хм… — К смеси выражений добавилось новое. Капелька уксуса. Фомин подосадовал. Откажется принимать как Свидетеля — придётся рубиться. Не хочется. Не для того так долго завязывались узелки отношений со Степью, чтобы одним махом их разрубить.
Сэру Дии-Ол рубиться не хотелось тоже, и он процедил:
— Я принимаю доблестного рыцаря Свидетелем, — и поклонился чуть ниже, чем в первый раз.
Вот и договорились. Он меня уважает. Я его уважаю. Дипломатия поклонов в действии.
— Тогда мы можем приступить к осмотру места, — вежливо проговорил человек с пером за ухом.
— Это мой библиотекарь, мастер Бец-Ал-Ел. — Голос баронессы был сух и бесстрастен.
Фомин поклонился магу много глубже, нежели Старшему рыцарю Степи. С мастером он намеревался увидеться в любом случае, а вышло — смерть свела.
— Я знаю доблестного рыцаря, пусть и заочно, — вернул поклон маг.
— Ну, раз мы всё теперь знаем друг друга, то… — Сэр Дии-Ол круто развернулся и промаршировал к двери.
Спиральной лестницей они поднялись выше. Сейчас, как и положено на крутой лестнице, последней шла баронесса. Этикет, этикет…
У Верхнего покоя караул несли гости — два стража Степи. Сабли в ножнах, но видно — мигни только, и начнут крошить круглоглазых бледнолицых, пойдут клочки по закоулочкам. Их с детства на то натаскивали — убей чужого, и чувствовалось — сдерживаются они из последних сил.
Ничего. Нас вон с детства готовили совсем к другому. Человек человеку — друг, товарищ и брат, а подоспела нужда — и сабельки отковали, и махаться выучились, и кровушки напроливали вдоволь. Может, и побольше, чем эти оба-два из того же стручка.
