— В общем так, Александр. За проявленные мужество и отвагу объявляю тебе благодарность от всего нашего милицейского коллектива и от себя лично. А вы, товарищ директор, отразите это в приказе по школе и обявите на пионерской линейке.
При этих словах Василий Васильевич щелкнул скороходовскими каблуками и вытянулся по стойке смирно:
— Служу Сове…
— Отставить, — сказал капитан Жуков, — сейчас можно без этого.
Он снова посмотрел на меня:
— А ведь я поначалу подумал, что ты тоже…— Он легонько тряхнул портфелем. — Ты уж не обижайся, за то, что я тогда во дворе. Работа такая. Договорились? — Капитан улыбнулся и показал на Женьку. — Друг у тебя хороший. Смелый парень, толковый. — Он посмотрел на часы. — Идемте, товарищи. Время позднее, а нам еще надо о многом поговорить. Правильно, товарищ Лодыгин?
Чемодан лежал на столе. За столом сидел капитан Жуков и стучал по клавишам «Ундервуда». Остальные расселись кто где — директорский кабинет был большой и стульев хватило всем.
Говорил, в основном, Лодыгин — под пулеметный стук «Ундервуда», на котором капитан Жуков фиксировал его невероятный рассказ.
Когда дело дошло до Генератора Жизни, сокращенно ГЖ, того самого черного чемодана, с которым пришел Лодыгин, директор Василий Васильевич изумленно покачал головой:
— С виду чемодан чемоданом. Даже не верится.
— Вера тут ни при чем, — строго оборвал его капитан Жуков. — Советский человек верит исключительно в науку и технику. Верно, товарищ Лодыгин?
— Полностью с вами согласен, товарищ капитан.
— И потом, — продолжил капитан Жуков, — вы только что сами видели, как этот якобы чемодан оживил этажерку с книгами.
— Этажерка — это пример, — поддержал капитана Лодыгин. — Оживить можно что угодно, любой предмет. Дело только во времени и опыте оператора. Но, повторяю, перед этим необходимо снять психокарту с того организма, дублем которого этот предмет вы собираетесь сделать. И все это может он. — Лодыгин бросил ласковый взгляд на свое детище, потом подумал о другом своем детище, нахмурился и опустил голову.
— У вас нет папиросы? — спросил он чуть погодя; лицо его оставалось мрачным.
— Мы, по-моему, в школе, а не в ресторане «Казбек». Подумайте о подрастающем поколении. — Капитан Жуков кивнул на меня и Женьку.
— Да-да, я понимаю. Это я так спросил, от волнения. Я ведь не курю — бросил.
И без всякого перехода он приступил ко второй, трагической части, своей необыкновенной истории.
Даже старенький «Ундервуд» стал стучать печально и с перебоями, а на мужественном лице капитана загулял над скулой желвак — так жутко было все это слышать.
Все началось с любви к детям. Своих детей у Лодыгина никогда не было, и каждый час его холостяцкой жизни был безвиден и пуст, как мир до первого дня творения. Чужие дети пугались непонятного дядиньки, когда на улице он протягивал им конфеты.
Я кивнул, уж мне-то этого было не знать.
— Потом я увлекся своим генератором, и на время тоску по детям заглушила работа…
Но работе пришел конец — Генератор Жизни был создан, и тоска возвратилась снова.
Тогда он принял решение: вырастить себе в колбе сына.
Это был мучительный день — мучительный и счастливый одновременно. Он видел его рождение, он держал его на руках и кормил из резиновой груши.
— Ребенок рос быстро, Генератор Жизни был его доброй нянькой. За каких-то три года он достиг моего возраста и моего ума. Я читал ему классиков гуманистической мысли и великих мастеров слова. Я играл ему на рояле Хренникова и на скрипке Арама Хачатуряна. Я не знал, чем все это кончится.
Когда он маленьким крал у меня папиросы, я думал — это лишь болезнь роста.
Когда он в суп мне подбрасывал дохлых мух, я считал, что это он не со зла.
Только в два года, когда он оживил резиновую игрушку и она воровала для него в гастрономе пиво и шоколад, — я впервые подумал, что с сыном что-то не ладно, но не придал этому большого значения. Наказал, пригрозил ремнем, не играл ему в тот вечер Хачатуряна.
Я уже говорил, во всем он был моя копия. Порой я сам начинал сомневаться, он это, а может быть, это я. Жизнь моя стала полной неразберихой. Я стал замечать за собой странные вещи. Например, подозрительность — я купил себе телескоп. Я сделался жадным, полюбил деньги и разлюбил музыку. Больше всего жалею, что не слушаю теперь музыку…
— Молодой человек, — Василий Васильевич показал на Женьку, — может сыграть вам что-нибудь на баяне.
— Это потом, — сказал капитан Жуков. — Продолжайте.
— Я выполнял какие-то его непонятные просьбы, устраивал какие-то встречи, часто с переодеванием, а недавно почти случайно узнал, что мой сын использует Генератор Жизни в корыстных целях — делает его копии и продает их разным подозрительным личностям с юга. И что его разыскивает милиция…
— Разыскивала, — вдруг поправил его капитан. — Практически он в наших руках.
— В ваших руках? Вы уверены, что он — это он, а не его резиновое подобие?
— Уверен, — ответил капитан Жуков. — Завтра в двенадцать-ноль-ноль он будет на чемоданной фабрике. Между прочим, там-то и изготовлялись копии вашего генератора и туда же переправлялись ломаные — чинить. Только ради всего святого, это агентурные сведения, поэтому просьба — не разглашать.
— Я буду молчать как рыба.
— Все, товарищи. — Капитан Жуков поднялся. — Главное мы теперь знаем. Из школы будем расходиться по одному: сначала школьники, за ними — взрослые.
Я поднял руку.
— Вопрос можно? Экскурсия на чемоданную фабрику с этим… ну, тем, что завтра… как-нибудь связана?
— Постой-ка. — Капитан Жуков нахмурил брови. — Я разве не говорил? Это одна из основных частей всей завтрашней операции. Экскурсия отвлечет их внимание, а дальше…— Он замер на половине фразы и пристально посмотрел на меня. — Это уже моя забота, что будет дальше. И вообще, Филиппов, что-то ты под вечер разговорился.
Первое, что я увидел на чемоданной фабрике, — это фуражку дяди Пети Кузьмина, нашего соседа по квартире. Он стоял в проходной на вахте, загораживая шинелью вход. Лицо его было строгое, а шинель застегнута на все пуговицы. Меня он, кажется, не узнал.
— Экскурсия, говорите? Сейчас разберемся, какая у вас экскурсия.
Он сунул руку в окошко своей каморки и вынул телефонную трубку.
— Софья Павловна, это вахта. Кузьмин говорит. Соедините меня с режимом. Егор Петрович? Здравия желаем, Егор Петрович, это Кузьмин говорит, с вахты. Экскурсия тут у меня, школьники. Бумага есть. Печать тоже. Почему не пускаю? Дак бумажку ж можно того — подделать. Школьники же, хулиганье — запросто печать из резинки бахнут. Одни? Почему одни. Длинный с ними такой, в очках, говорит, что ихний директор. Значит, пускать? Ну так я пускаю.
