— Из пескоструйных аппаратов — огонь!!! — что есть мочи скомандовал капитан, и миллионы искрометных песчинок вонзились в лодыгинские ряды.
И тут чемодан, который все это время мирно лежал в сторонке, вдруг подпрыгнул как сумасшедший, крышка его откинулась и из него выскочил Василий Васильевич.
С криком «Коммунисты вперед!» он спрыгнул с высоты вниз и смело бросился на врага.
Но впереди уже никого не было — одни шипящие воздушные змейки да баррикада из дырявой резины.
— Вниз! — сказал мне капитан Жуков, и мы сбежали по транспортеру в цех.
— Он в компрессорной. — Из дыры, той самой, откуда выскочила вражеская подмога, пошатываясь, выбрался Женька Йоних.
— Замечательно, — сказал капитан. — Из компрессорной только один выход. Теперь ему не уйти.
— Нет! — раздался вдруг взволнованный голос.
Из-за горы чемоданов, пошатываясь, как и Женька, нам навстречу вышел Лодыгин и упал перед капитаном Жуковым на колени.
— Не убивайте моего Коленьку! Он хороший, его еще можно перевоспитать. Я знаю…
— Ох уж мне эти любящие отцы, — смущенно проворчал капитан. — Ладно. Слушай мою команду. Брать только живым.
Лодыгин-старший стоял возле покореженной двери в компрессорную и говорил в пробитую ломом дырочку:
— Коля! Это я, твой папа. Сдавайся, Коленька, они тебе ничего плохого не сделают. Вот и товарищ капитан подтвердит.
— Подтверждаю, — подтвердил капитан Жуков.
— Ну так как, Коля? Сдаешься?
Все прислушались, ожидая, что он ответит.
И он ответил.
Раздался протяжный свист — такой громкий, что у нас заложило уши. Потом вверху над нашими головами надулась пузырем крыша и лопнула, осыпав всех железной трухой.
И в облаке белой пыли, как сказочный многоголовый дракон, вырос и устремился к небу странный воздушный шар.
Десять… двадцать Лодыгиных, собранные в летучую связку, сияли нам резиновыми улыбками и махали на прощанье рукой.
А под ними в оловянной гондоле плыл по небу еще один человек Лодыгин, сын другого человека Лодыгина, оставленного им на земле.
С каждым нашим вдохом и выдохом он делался все мельче и мельче, пока не превратился в один из миллиардов атомов воздуха, по которому он уплывал на закат.
За мостом, за тихой водой реки, опутанный трамвайными проводами, нас ждал Египет.
Женька подошел ровно в шесть.
— Едем? — сказал я и показал за мост.
— Чего здесь ехать — дойдем.
Женька был не один. В руке он держал футляр, в футляре лежала скрипка.
Заметив мой удивленный взгляд, Женька слегка смутился.
— Не оставлять же ее одну, — сказал он, отводя глаза в сторону.
Я кивнул, я его понял, и мы пошли: Женька, черепаха Таня и я.
— Подождите, — послышалось за нашими спинами.
Это была Женькина мама. Она куталась в шерстяную шаль и размахивала над головой авоськой.
Женька остановился, я тоже.
— Женя, — сказала Суламифь Соломоновна, тяжело дыша. — Ты забыл бутерброды.
— Ну мама…— хмуро ответил Женька, но авоську с бутербродами взял.
Суламифь Соломоновна вытерла платочком глаза и собралась что-то добавить, но мы уже зашагали дальше.
Не прошли мы и десятка шагов, как услышали позади топот.
— Йоних, Филиппов, минуточку!
Теперь это был директор Василий Васильевич. В руках он держал книгу.
— Возьмите. — Он протянул ее мне. «Чехов» — было написано на обложке.
Я сказал: «Спасибо» — и взял. Чехов нам пригодится.
Мы уже выходили на набережную, как вдруг непонятно откуда появился Лодыгин-старший.
— Мальчики, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу. — Коленьку моего увидите, передавайте привет от папы.
Мы кивнули. Нас ждал Египет, встречая нас октябрьским холодком.
Женька первый ступил на мост и поздоровался со сторожевым сфинксом. Тот ответил почему-то голосом капитана Жукова:
— В общем, так. Будут какие-нибудь проблемы, шепните там кому надо, что я, мол, в курсе.
На середине моста мы замерли: трудно было сделать последний шаг.
Женька обернулся и посмотрел на оставленный позади берег.
Там было все знакомо: школа, улица, двор, лица, голоса, разговоры.
Впереди была тьма египетская.
— Идем, — сказал он упрямо.
И мы пошли.
