Рихтер удивленно и с нараставшим напряжением следил за переменой, происходившей с Бет. Разница между сломленной горем женщиной и этой Бет, что сидела сейчас перед ним, была поразительной: глаза ее горели, бледность щек сменилась румянцем, и даже размазанная тушь не производила неприятного впечатления. Рихтер ничего не понимал. Перемена произошла во время разговора. Может, он сказал что-то, послужившее… Рихтер помнил каждое сказанное слово, каждый жест. Нет, ничего такого. Может, она сама что-то вспомнила? Что? Важное настолько, что мысли об умирающем любовнике отступили на второй план? Женская логика, раздраженно подумал он. Лучше иметь дело с сотней мужчин-профессионалов, чем с одной экзальтированной девицей. Ей могло вдруг придти в голову нечто такое, что мне и не померещится.
Рихтер включил яркую лампу и направил свет в глаза Бет.
— Вы мне не ответили, — жестко произнес он.
Кирман шел быстро. Он шел уже третий час, но не чувствовал усталости. Иногда переходил на бег, но долго бежать почему-то не мог — ноги становились будто деревянными, отказывались сгибаться. Кирман в этом не разобрался, и незнание доставляло ему удовольствие. Он все время чутко прислушивался к своим ощущениям, каждое мгновение ожидая, что собственное тело преподнесет ему какой-нибудь сюрприз. Ночь была темная, луна еще не взошла, небо с вечера было затянуто легкой облачностью, до горизонта, сжатого здесь холмами, было рукой подать, и ни одного огня, ничего, что указывало бы на близость жилья. Собственно, вокруг был полный мрак, но Кирман прекрасно различал дорогу, точнее — узкую тропу, петлявшую среди нагромождения валунов.
Кирман шел и размышлял. Бет сидит сейчас на базе в обществе майора Рихтера, профессионального шпиона и доносчика, человека хитрого, но не очень далекого. И этот майор пытается вытянуть из Бет сведения, которые она и без того сообщит ему часом или двумя позднее, потому что так решил он, Кирман. Бет умница, она чувствует меня, подумал Кирман, понимает, что я жив, и я знаю, что она со мной, и это тоже новое качество моего организма, которому еще предстоит найти название, как предстоит еще придумать название моей способности видеть в полной темноте, идти вот уже три часа семнадцать минут, не чувствуя усталости, определять время с точностью до минуты, не ощущать никакой потребности в пище, слышать мысли других людей, как того фермера в пещере. Кстати, я уже давно не слышу ни его, ни его спутницу, с тех пор, как перевалил за холм, неужели это что-то вроде ультракоротковолнового излучения? Впрочем, утверждать нельзя… Вообще говоря, меня следует тщательно исследовать — желательно, разрезать и проанатомировать. Я и сам с величайшим интересом посмотрел бы, что и где у меня расположено внутри. Но вот вопрос — удастся ли меня разрезать?
Так что же сейчас главное? Цель. Для чего я? Для чего я такой, каким стал? Я придумал себя, создал себя, тогда же я придумал себе цель, воображал, что это замечательная цель. Я ошибался.
Странное это было желание, иде-фикс, — стремление к власти. Власть — вот чего я хотел, вот ради чего пошел на эксперимент, потому что мне было ясно: иным способом я никогда не получу никакой власти ни над кем, кроме, может быть, женщины, которая меня любит.
Подсознательно это желание было у меня всегда. С детства. Я просто очень долго не понимал этого. В этом было главное противоречие моего характера, вовсе не приспособленного для того, чтобы властвовать. Я провалил бы любую политическую акцию, если бы меня поставили во главе государства. В генетике я силен, да. Это моя страна, здесь мне вольготно, но в этой стране для чего мне власть над людьми, она бы мне только мешала. Черта характера — привык работать сам, ни с кем не делиться идеями. Этим моим качеством, кстати, ловко воспользовались. Разве я сам пришел к мысли сотрудничать с военными? Нет, они меня нашли и долго подводили к идее работать на базе. Когда я созрел, мне предложили, и я согласился. Только и всего.
Я мотивировал свое решение тем, что на базе можно спокойно работать, не заботясь о грантах, субсидиях и ежегодных конкурсах. А на самом деле хотел власти — только армия дает возможность командовать людьми так, как ты считаешь нужным. И когда я пришел к гипотезе о генетическом перерождении, когда понял, что разница между мной и обычным человеком, таким, к примеру, как Рихтер, которого я хотел переиграть по части секретов и почти всегда переигрывал, потому что был умнее, — разница эта может стать побольше, чем различие между Рихтером и обезьяной, когда я это понял, то какой оказалась первая мысль? Самому! Только самому! Потому что это — власть. Реальная, никем не контролируемая, бесконечно упоительная власть.
И тогда я решился. Промаялся несколько ночей, приводя доводы «за» и «против», с научной точки зрения, и с точки зрения политической, и с точки зрения военной, и с точки зрения морали, и даже эротики. Насчитал семьдесят три аргумента «за» и только восемь «против». А мог бы не считать аргументов, если бы был честен сам с собой, — ведь я знал, все равно знал, что сделаю это, потому что хотел власти, и, приводя аргументы, я только успокаивал себя, уговаривал как младенца, потому что боялся. И правильно боялся, ведь знал — будет боль, и еще раз боль, и незнание того, что случится в следующий миг, и, наконец, очевидная возможность умереть, потому что мыши — это мыши, методика — это методика, а я — это я. Я бы и дальше тянул, но нельзя было. Пришлось решать — или ставить опыт на себе, или сообщать о результате по инстанциям, прекрасно понимая, что, получив такой козырь, ни один военный не оставит его в моих руках, инициатива уйдет от меня навсегда. Если власть нужна была мне, то еще больше она нужна была тем, наверху, кто уже обладал властью, но хотел власти, еще большей. Для меня это стремление было подсознательным, для них — жизнью. Не мне было тягаться с ними в открытую. Вот почему ты решился на это, профессор Кирман, Нобелевский лауреат.
Неужели я не понимал тогда, насколько это глупо? Глупо не для меня лично, хотя и для меня тоже, — но глупо и безнравственно по большому счету! Цели в высоком смысле слова у меня нет. Эксперимент ради эксперимента. И это отвратительно, когда, поставив жестокий опыт на самом себе, начинаешь понимать, что цель, к которой ты стремился, была ничтожной…
Неожиданно Кирман остановился. Дорога петляла среди холмов, ночь была темной, но дорогу он все же видел, а там, за холмами, он видеть не мог, но все равно прекрасно представлял себе все изгибы асфальтовой ленты. Что-то он сказал недавно во время перебранки с самим собой… Что-то… Да. Кирман, Нобелевский лауреат. Что это еще за мания величия? Нет… Не мания. Я действительно получил Нобелевскую премию. Присудили еще вчера, а объявили об этом сегодня днем. Как я узнал? В машине я радио не включал, да и рано было. Сообщили позднее, когда мне было не до радио. Я был попросту мертв. Потом…
