Бурлака обрадованно схватил двухстволку и потряс ею над головой.
— Ну, держись, трёхпалый! — с шутливой яростью закричал он.
— Тихо! — остановил его Стас. — Считается, бешеные животные утрачивают осторожность, но не будем экспериментировать. Чем скорее мы его нагоним, тем быстрее вернёмся на базу. Пойдём таким образом. Вы, Глен, держитесь следа. Вы, — Стас обратился к Бурлаке, — будете идти метрах в семидесяти левее и чуть позади. Помните: вы не должны терять Глена из виду. Я пойду справа. Кто увидит что-либо интересное, даёт два коротких слабых свистка. Вопросы есть?
— Есть, — сказал Грауфф. — Вы не сказали, что делать, если встретишь трёхпалого.
Ничего не ответив, Стас поднялся на ноги, подошёл к дереву, подвязал к ветке, как ёлочную игрушку, шарик радиомаячка. Включил его, потом повернулся к охотникам.
— У анторгских животных, так же как и у земных, сердце расположено ближе к левой лопатке, — медленно и чуть хрипловато произнёс он. — Постарайтесь не промахнуться.
Цепко держась взглядом за едва заметную дорожку трёхпалых следов, Грауфф неслышно шёл, почти бежал по лесу. «Как легко идётся без рюкзаков, — подумал он, — легко и приятно. Впрочем, как так «приятно»? — мысленно усмехнулся он. — Разве может быть приятной погоня за взбесившимся зверем? Нет, они должны бежать со скорбными, суровыми лицами, их ведёт не спортивный азарт, а гнев праведный». Гнев праведный. Как же жадно человек хватается за мало-мальски удобное оправдание и даже выдумывает его, если надо, лишь бы заглушить в себе чувство стыда. Для них сегодня таким поводом начать бег от собственной совести послужил трёхпалый. Да, от совести, потому что сегодня стыдно им всем троим. Кирсанову — что нарушил свой долг, пошёл на компромисс, позволил гостям начальника то, что не имел права позволять. В результате убито неизвестное животное, может, и правда очень редкое, а он как эколог не сумеет даже наказать нарушителя. Виктор. Тоже не знает, куда деться от стыда за свою невыдержанность, за то, что оказался в положении нашкодившего ребёнка. И, как ребёнок, жаждет отличиться, чтобы заслужить прощение, хотя, конечно, понимает, что ему ничего не грозит. А сам он, Глен Грауфф, когда-то знаменитый хирург, а ныне именитый главврач, — разве ему не стыдно? Конечно, стыдно.
Грауфф вдруг потерял след, остановился. Слева, вторя его движениям, замер Бурлака, его лысина жёлтой ягодой заблестела в кустах. Хрустнула ветка справа. «Ай-ай-ай, вам ещё учиться и учиться, юноша», — с укоризной подумал Грауфф. След отыскался неподалёку, и доктор снова уверенно и бесшумно зашагал вперёд.
Да, стыдно. Как получилось, что он, в шестом поколении охотник, всю жизнь считавший врагов природы своими личными врагами, вдруг сам фактически стал браконьером?
Грауфф вспомнил, как, когда ему было лет шесть, отец первый раз взял его с собой в лес. Отец рассказывал что-то о деревьях, муравейниках, грибах, но он его не слышал. Всё его внимание, все мысли словно приклеились к большому ружью на плече отца. Но в тот день отец не стрелял, не стрелял он ни в следующий раз, ни через неделю, и Глену уже не хотелось, отправляясь с ним в лес, спрашивать, как обычно: «Па-ап, а сегодня мы выстрелим?», потому что он знал, что отец снова ответит: «Посмотрим, малыш, посмотрим». И однажды, когда отца не было дома, он не выдержал, снял со стены, едва не упав от тяжести, ружьё. Достал из большой коробки из-под конфет, где у него хранились всякие ценности вроде гаек, цветных стёклышек и желудей, упругий цилиндр снаряжённой гильзы. Патрон этот Глен как-то обнаружил у отца под столом, и у него не хватило сил расстаться с находкой. Он знал, что поступает нехорошо, и обещал себе каждый раз, ложась в постель, что утром вернёт патрон, однако гасили свет, и Глену виделось, что вот сейчас под окном раздастся шорох и в приоткрытые ставни просунется зубастая, рогатая голова вельтийского ихтиозавра. Но он не станет будить родителей, он схватит в столовой ружьё, зарядит его заветным патроном и в самый последний момент уложит злобное чудовище, и тогда родители скажут. Нетерпеливо пыхтя, Глен загнал патрон в ствол, прижал ружьё к груди двумя руками и, еле передвигая ноги, поплёлся в сад. На большом смородиновом кусту сидел, весело и сыто пощёлкивая, пятнистый светло-коричневый дрозд. Воображение мальчика тут же превратило дрозда в ядовитого рукокрылого вампира с Кассиопеи. Глен плюхнулся на землю, долго прицеливался, потом никак не мог дотянуться до спускового крючка. Когда же всё-таки грохнул выстрел и ружьё отлетело в одну сторону, а Глен в другую, он не заплакал, хотя было ужасно больно, а вскочил на ноги и, потирая плечо, побежал к поверженному врагу. Маленький кровавый комочек взъерошенных перьев, лежащий под кустом, так не походил на зловредного вампира, был таким жутко неживым — мёртвым, взаправду мёртвым! — что Глен разрыдался. Вернувшись из города, отец нашёл в саду ружьё и дрозда. «Ты совершил сегодня убийство, сын», — тихо сказал он Глену и ушёл к себе в комнату. С тех пор ружьё больше не висело в гостиной, а отец не брал сына на охоту, пока тому не исполнилось шестнадцать. С тех пор Глен никогда не стрелял в запальчивости или в азарте и охотился только на то, что разрешалось.
Кем разрешалось? Егерем или сверхгостеприимными хозяевами? Ведь есть же правила, созданные, чтобы охранять природу от человека, и раз нельзя никому, то почему можно ему, с какой стати? Для него делают исключение. Делают, сами на то права не имея. И нечего ссылаться на других, он всегда мог отказаться. И мог, и должен был. Хотя, если б он всю жизнь охотился только по путёвке, он и половину бы не наохотил того, что успел, половины бы не увидел из того, что повидал. Смог бы он отказаться от всего этого? Нет, теперь уже нет. Может быть, раньше. Стой, не хитри с самим собой, и двадцать лет назад бывали у тебя подобные мысли, но ты загонял их вглубь, отмахивался от них, как от назойливого комара. Но ведь всё же охотился всегда так, как надо охотиться, по совести. И доохотился до того, что эколога этого, Кирсанова, совсем молодого человека, только с университетской скамьи, заставил нарушить служебный долг. Ну, ладно, одно дело — когда тебя принимают опытные «ублажатели»: не ты первый, знаешь, не ты последний. Но тут-то видел же, что мальчишку тошнит от их «особого положения». Видел и всё же от охоты не отказался, своя забава дороже. А Виктору, Виктору почему слова не сказал, когда тот выдру притащил? Ведь разозлился на него, а смолчал. Даже заступился. Из проклятого чувства солидарности. Мол, раз друзья, поддерживай, что бы ни случилось. Всегда по одну сторону баррикады. А Кирсанов, что ж, выходит, по другую? Вот тебе и на, доктор, докатился, оказался с экологом по разные стороны.
