- Их племя очень близко. Оно с ними говорит.
- Разве ты слышал голоса? - спросил Айронкестль.
- Нет, господин, не голоса, а знаки - на траве, на земле, на листьях и на воде...
- Откуда ты знаешь?
- Знаю, господин, потому что трава срезана с промежутками или же сплелась; потому что на земле проведены борозды, потому что листья подняты или сорваны так, как не делают животные, а на воде плавают перевитые ветки. Я все вижу, господин!
- А ты не знаешь, что это значит?
- Нет, господин! Я не знаю их знаков, но они думают только о том, как бы сделать нам зло. И те, кого мы взяли, становятся опасными для нас. Нужно их убить или пытать.
- Зачем их пытать?
- Чтобы они раскрыли свои тайны. Айронкестль и его товарищи слушали с изумлением. - Но что они могут сделать?
- Они могут помочь расставить для нас ловушки.
- Нужно только лучше следить за ними и связать их.
- Не знаю, господин. Даже связанные, они сумеют помочь своим.
- А если их пытать, они заговорят?
- Может быть, и заговорят... Один из них не так мужествен, как другие. Почему не попробовать? - простодушно спросил Курам. - А потом убить.
Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцании.
- Следует прислушиваться к мнению Курама, - задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился. - Это очень смышленый в своем роде человек.
- Несомненно! - процедил Гютри. - Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а затем убить.
- Вы не сделаете этого, Гютри! - с ужасом воскликнула Мюриэль.
- Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.
- Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, - вмешался Айронкестль. - Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать... Как бы мы их поняли?
- Курам, может быть, понимает.
- Нет, он может только угадывать. А этого недостаточно.
- Вы правы, - сказал Филипп. - Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.
- Ответ в вашем же вопросе. Освободить их, что ли?
- А нельзя ли, соединив нашу хитрость с хитростью негров, перехитрить их?
Айронкестль поднял брови и пристально посмотрел на Филиппа.
- Если говорят земля и вода, трава и листья, разве нельзя исказить эти знаки?
- Об этом я и сам думал, - сказал Айронкестль. Вероятно, это можно бы сделать. Притом так просто завязывать им глаза во время перехода, или же обертывать голову. Ночью их можно держать в палатке...
- Нужно бы еще заткнуть им глотку и уши.
- Им будет очень тяжело! - вздохнула Мюриэль.
- Это ненадолго. Курам утверждает, что они не покидают леса дальше, чем на день пути. Ведь этот лес не бесконечен.
- Позовем Курама, - сказал сэр Джордж. Курам выслушал молча план белых.
- Хорошо! - ответил он, - Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже... Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
- Один из пленников уронил этот знак у кустарника... И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить?- вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.
Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства...
Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
- Ну, - спросил однажды вечером Филипп Курама,- они все еще говорят со своими?
- Говорят, - серьезно ответил Курам. - Они слушают и отвечают.
- Но каким образом?
- Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон... А отвечают посредством земли.
- А разве вы не стираете их знаков?
- Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде... На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
- Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, сказал он.-И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шам-бор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
- Почему страшная? - спросила Мюриэль.
- Здесь все ночи страшные. В этом - мрачное обаяние природы.
- Это правда!- прошептала молодая девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. - Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
- Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
- Мы видели Начало, о котором говорит Библия.
Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь к обстоятельствам.
- А кроме того, - с некоторой робостью продолжал он, - здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди... с вами наши палатки- человеческие жилища, наши вечерние огни - домашний очаг. Вы - символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы - наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
- Не нужно преувеличивать, - сказала она. - Я не такое сокровище... И чаще всего я не утешение, а обуза.
