Снова замолчали. Слышалось шипение прорывающихся струй.
— О чем вы думаете, Эндрью? — спросил Кандербль.
— Об одной женщине. А вы?
— Знаете, я тоже думал о женщине.
— Как ее зовут?
— Анна. А вашу?
— Тоже Анна.
Оба переглянулись и улыбнулись друг другу.
В этот момент с грохотом открылись соседние двери, и струя с силой ударила в противоположную стену перрона.
— Теперь, пожалуй, меньше, чем три часа, — заметил Кандербль. — Весь вопрос в том, как быстро заполнится труба и пойдет на дно.
— Дверь выломана — теперь легче будет остальные держать, — с удивительным спокойствием отозвался Андрей.
Больше не говорили: все было понятно без слов.
Зачем же держали двери эти люди, если все равно были уверены, что ничто не поможет? И, словно в ответ на этот немой вопрос, который каждый был вправе задать самому себе, Иван Семенович крикнул:
— Дер-жать!
— Есть!
— Иес, сэр!
Не раз кто-либо из державших падал на колени, но спешил снова подняться. Шеи у всех вздулись, глаза налились кровью. Седых, подпирая своим громадным телом дверь, выполнял работу двоих. Створки дрожали, готовые сорваться с петель.
Но усилия людей были напрасны. Одна за другой, выламывая затворы, открылись три двери. Коля безнадежно махнул рукой и сделал движение, которое Иван Семенович понял как желание отойти от дверей.
— Куда? Назад! — загремел он.
Коля испуганно повернулся к нему.
— Есть стоять! — неуверенно крикнул он.
Седых кивнул головой. Лицо старика было багровым от напряжения. Он чувствовал, что замок его двери может сдать каждую секунду.
Никто не знал, сколько времени прошло. Вода с грохотом врывалась через пять открытых дверей, устремляясь в отверстия туннеля.
И вдруг все обратили внимание, что как-то по-особенному стала вздыматься пена. Вода забурлила, как в водовороте, до людей стали долетать брызги. Было похоже, что над водой закрутился вихрь. Люди ничего не понимали. Мокрые, они не чувствовали, лишь видели косой летящий дождь.
— Ветер, — первый определил Коля Смирнов. — Откуда?
— Ветер, — повторил Андрей и взглянул на Кандербля.
Тот пожал узкими плечами.
Седых совсем изнемогал. Кандербль и Андрей видели, как теряет он последние силы. Вдруг он выпрямился и, обращаясь к Андрею, прохрипел:
— Принимай команду!
Двери, которые он держал, открылись. Струя сбросила старика на пол и поволокла по платформе. Андрей ринулся к нему на помощь. Кандербль, прикусив от напряжения губу, продолжал один сдерживать напор.
Андрей оттащил обессиленного старика к своим дверям и, продолжая вместе с Кандерблем упираться а створки, придерживал одной рукой Ивана Семеновича, чтобы его не унесло водой.
Никто больше не обменивался ни словом. Всем было ясно, что скоро конец, но никто не бросал своего поста. Люди продолжали бороться.
— А все-таки это ветер, — отрывисто сказал Кандербль. — Ветер из трубы.
В полной темноте неторопливой, уверенной походкой шел по туннелю Степан.
О чем думал этот человек?
Всплески от шагов Степана гулко отдавались в вогнутых металлических стенках, подчеркивая подводную тишину.
Не думал ли он о своей величественной гибели вместе с сооружением?
Нет! Степан Корнев шел в гибнущий туннель потому, что не мог простить себе ошибки, и думал только о тем, что позволил сам себя обмануть… Разве испытание нового мотора хотел он провести? Он желал триумфа!.. Он сделал первый ложный шаг и покатился… одно следовало за другим… И вот в решительную минуту он оказался стоящим спиной к тому, что должен был оберегать… И даже пытался обосновать это какими-то рассуждениями…
Никто еще не взвешивал поступков Степана Корнева. Он судил себя сам. Он болтал когда-то о недоверии, даже роптал на это. Но доверия, коммунистического доверия он не заслужил. Не тем оказался человеком.
Давно уже исчезла крохотная звездочка — освещенное устье туннеля. Степан ни разу не обернулся назад.
Вдруг какой-то странный гудящий звук достиг его слуха. На мгновение он остановился, прислушался и облегченно вздохнул, словно ждал этого звука, зная, что он должен появиться.
Не движется ли воздух в туннеле?
Степан нагнулся, чтобы зачерпнуть в ладонь воды, но потерял равновесие и упал на колени. Поднявшись, он смочил щеки. Странно! Он ощущал ветерок, но лишь повернувшись назад. Степан твердо знал, что ветер должен был бить ему в лицо. Значит, только что упав и снова поднявшись, он потерял ориентировку.
Степан стал лицом к ветру и снова пошел.
Ветер все крепчал. Трепетали волосы и полы одежды, приходилось немного наклоняться вперед.
Наконец ветер стал ураганным. Он затруднял дыхание, вздымал перед Степаном стену воды.
Но, твердо сжимая губы, упорно наклонив голову, шел Степан навстречу ревущей, бьющей в лицо темноте.
Степан не замедлял шага, но никак не мог отделаться от впечатления, что ревущая, наполняющая туннель нестерпимым грохотом лавина надвигается на него сзади…
Ветер усиливался. Андрей и Кандербль видели, что воздух действительно вырывается из одного отверстия туннеля и уходит в другое. Он закручивался вихрем перед воздушными шлюзами обоих туннелей; он останавливал воду в одном туннеле и гнал в другой. Ураган почти опрокидывал людей, которые крепко держались за ручки дверей. Но они уже поняли, что это был за ветер.
Только Сэм и Коля еще ничего не знали. Подойти к ним было нельзя, а слов они при реве струй и свистящем ветре все равно услышать не могли.
Ветер! Ветер! Желанный ураган! Спасительный вихрь.
Надежда и уверенность вселялись в сердца людей. Вода на платформе стала прибывать, подниматься скорее, чем прежде, а люди радовались.
При свете аварийных электрических ламп, питавшихся от специальной аккумуляторной батареи, люди видели, как из трубы, вздымая буруны, вырывалась вода. Вода мчалась из туннеля, словно какая-то сила вытесняла ее оттуда.
— Ура! — крикнул Коля, поняв все, и на мгновение выпрямился.
В следующую секунду струя выломала дверь, сбив Сэма. Коля помог подняться своему товарищу. Не говоря ни слова, они бросились к следующей двери, чтобы удержать хотя бы ее. Вода доходила до пояса и продолжала быстро подниматься.
— Что же будет? — спросил Сэм, опасливо глядя на прибывающую воду.
Но слов его никто не мог услышать. Они заглушались теперь не только шумом воды и воем ветра, — новые звуки наполняли подземный вокзал. Это был глухой, все нарастающий рев.
Люди с надеждой прислушивались к нему. Рев все приближался. Он грубо врывался в уши, гудел, казалось, в самой голове; он рос с каждой секундой, превращаясь в невообразимый грохот, похожий на канонаду.
