Опрокинувшись спиной вперед через борт, он распрямился и, энергично работая ластами, отплыл подальше от катера. Перед глазами клокотала пронизанная пузырьками, мутно-зеленая, как нефрит, волна. Море хлестнуло в барабанные перепонки пронзительной разноголосицей скрежещущих звуков, перебиваемых треском и щелканьем. Далеко внизу смутно проступали причудливые колонии кораллов и прорезанные извилистыми песчаными руслами скальные возвышения.
Медленно погружаясь, Климовицкий различил в сизом тумане стремительно перемещающиеся веретенообразные тени. Едва успев подумать об акулах, он быстро сообразил, что это скорее всего дельфины, и поплыл навстречу. Стало понятно, откуда исходят эти короткие, как автоматные очереди, трели. Джерри явно не повезло. Когда охотятся дельфины, рыба стремглав уносится прочь или замирает на дне.
Стая быстро приближалась. Преодолевая опаску, Павел Борисович нашел глазами темный, врезанный в лучистую амальгаму силуэт катера и выжидательно завис, крепко сжимая загубник. Участившееся дыхание дало знать о себе веером улетающих пузырей. Веселые звери, не переставая играть, взяли незваного гостя в кольцо. Судя по светлому крапу на темной спине и темному - на светлом брюхе, это были не знакомые по Черному морю улыбчивые афалины, а какие-то совершенно дикие спутники морского царя. Вытянутые морды и серые отсвечивающие ржавым налетом плавники придавали им неуловимое сходство с волками. Судя по оживленному треску, они обменивались мнениями насчет странного создания с двумя хвостами. Пронизанный ультразвуковыми импульсами, словно вывороченный наизнанку, Климовицкий чувствовал себя не слишком уютно. Мимолетные взгляды умудренно-бесстрастных глаз, не выражая ни малейшей заинтересованности, держали его под постоянным прицелом. Оставалось надеяться, что высокий синклит - вспомнилась защита диссертации - проявит благосклонность.
Здесь, на древних путях Аполлона Дельфиния, разумные обитатели суши и моря заключили негласный союз. Дельфины никогда не убивали людей, спасая тонущих и терпящих бедствие корабелов.
Не размыкая подвижного круга, стая продолжала заниматься привычными играми. Матери нежно ласкали детенышей, любовные пары - самец, перевернувшись на спину, подплывал снизу - замирали в истоме. Контакт длился считанные мгновения.
Наблюдая за поведением прекрасных созданий природы, Павел Борисович настолько увлекся, что позабыл, зачем опустился под воду. В памяти всплывали отрывочные, почерпнутые в книгах подробности. Увлекаемый танцем, он и сам закружился в этом жизнерадостном хороводе, потеряв из вида спасательный трос с глубинными метками. Сомкнутые ласты и волнообразные движения тела, по-видимому, пришлись по нраву приматам моря с их развитым мозгом и пагубной страстью спариваться, не помышляя о потомстве, лишь удовольствия ради. Сужая спираль, они отступали в густой синий сумрак, уводя за собой странноватое существо, чьи повадки инстинктивно вызывали чисто родственный отклик.
Пограничная служба Посейдона открывала путь в Атлантиду. Климовицкий настолько развеселился, что выпустил загубник, хватив добрый глоток горькой и едкой соли. Утратив чувство самосохранения, он принялся выделывать немыслимые кульбиты и даже попытался ухватиться за плавник проплывавшего рядом дельфина.
Голова плыла, как от замороженного шампанского, перед глазами мелькали огненные вспышки и по всему телу разлилось немыслимое блаженство. Стало необыкновенно легко и совершенно безразлично, где верх и где низ.
Баллоны с кислородно-гелиевой смесью гарантировали от кессонной болезни, но не от глубинного опьянения. Климовицкий не мог не знать, что даже абсолютно инертный, но растворимый в жирах газ превращается в наркотик, угнетающий деятельность центральной нервной системы. Чем выше давление, тем сильнее наркотический возбудитель внедряется в богатую жирами ткань мозга. Водолаз начинает испытывать своеобразное притупление чувствительности, у него нарушается критическое мышление, появляются зрительные и слуховые галлюцинации. Быстрее всего глубинное опьянение возникает при дыхании обычным воздухом, основу которого составляет азот. Гелий позволяет работать на значительно больших глубинах, но в обоих случаях на первый план выступает углекислый газ, в незначительных количествах попадающий при зарядке.
Быстрее всего пьянеют натуры с неустойчивой психикой, эмоциональные, легко возбудимые. Зачастую достаточно всплыть всего на несколько метров, чтобы избавиться от пагубного наваждения глубины. У пороговой черты опьянение проходит мгновенно и без всяких последствий, но Павел Борисович, потеряв ориентацию, падал в невозвратную бездну.
Якорь удерживал яхту на краю плато, полого нисходящего в узкий каньон, изъеденный гротами, образованными древним вулканом. Миновав заросли морской травы, скользнувшей длинными лентами по обтягивающей резине, Павел Борисович опускался вдоль казавшегося ровной площадкой склона, облюбованного асцидиями, над которыми, ощетинив колючие плавники, кружили яркие, словно райские птицы, крылатки.
Кровь, прилившая к органам равновесия во внутреннем ухе, взрывалась в мозгу ракетами праздничного салюта. Он плыл на это полыхающее свечение, одинокий, счастливый и бесконечно свободный. Дельфины незаметно свернули в сторону и пропали из поля зрения. Зарывшись носами в грунт, вылавливали каракатиц и мелкую камбалу где-нибудь на песчаной проплешине, позабыв мимолетную встречу.
Незаметно густел, уплотнялся сумрак. Чахлые лучи не меняли дивной раскраски подводных ландшафтов, как это бывает при волнении наверху, но все постепенно тускнело, словно солнце кануло за горизонт, и только тот манящий пожар разгорался прощальным закатом.
Последнее, что успел разглядеть Климовицкий, походило на зеркально отполированный диск червонного золота. В его ослепительной глубине померещился невозможной прелести женский лик в диадеме из растревоженных змей. Широко разверстые очи метали молнии, и призывная улыбка дрожала на длинных, капризно выгнутых губах.
- Марго! - радостно вскрикнул Павел Борисович, но поперхнулся, и море вошло в него. И был полет над временем и пространством, и раскрывались сокровенные недра стремительных витков туннеля, объятого вечной мглой. Разделенная перегородками спираль Фестского диска обернулась бесконечными галереями с их ловушками и тупиками. Скорость полета росла, как в стремнине водокрута, затягивая в горловину; где далекой звездой обозначился всепроникающий свет. Солнечным цветком воссиял он во лбу Минотавра-Астерия, но память уже расточалась без тоски и без боли в будущих протуберанцах неисчислимых солнц... "И Лабиринт, и Диск - одно", - мелькнула последняя мысль, сгорев метеором.
