Здесь было замечательно! Ева была счастлива, как никогда.
В театр входили не только люди, одетые по старинной моде, вроде Кости. Очевидно, лишь у подъезда старательно создавалось впечатление иного времени. Там была толпа прошлого.
Но все равно и здесь было необычно. Мимо билетеров с эмблемами театра на униформах Костя и Ева прошли в гардеробную, чтобы оставить свои легкие пальто. Странно было получить металлические жетоны с номерами, по которым после спектакля им вернут именно их одежду, словно они сами не могли взять с вешалки свои вещи.
Но и в этом была старина! И Ева с улыбкой подчинилась.
– Я радуюсь, что Виленоль будет выступать в переехавшем обратно сюда театре. В прошлый раз я так расстроилась, что хотела видеть ее только в современном театре. – Ева помолчала и спросила: – Зачем же ты опять рискуешь с Виленоль? То не гуманно!
– Даю в залог свой указательный палец, что на этот раз все будет в порядке, – улыбнулся Костя.
– Ловлю на слове! Требую палец.
– Пожалуйста, – Костя полез в карман и вынул пластиковый футляр.
Изумленная Ева смотрела, как он достает из пахучего порошка настоящий, ампутированный у кого-то указательный палец.
– Какая гадость! – возмутилась она.
– Это мой. Это залог, – и в доказательство он показал, что палец его левой руки и вынутый из футляра – совершенные копии. Даже старый шрам был тот же самый.
Раздался звонок. Зрителей приглашали в старинный уютный зал, где бывали и основатели театра, и его первые драматурги: Чехов, Горький…
Сегодня театр ставил «Анну Каренину» Толстого. И Ева, видевшая провал в таком же спектакле Виленоль, особенно волновалась. К тому же выходка Кости с пальцем рассердила ее.
Костя был непроницаем.
В антракте он вел себя уже вполне пристойно, находил, что акт, в котором Виленоль в прошлый раз исчезла, прошел безукоризненно.
– Пока «эффект присутствия» полный, – согласилась Ева. – Может быть, я даже не отрежу ни у кого пальца, – и она улыбнулась в знак установленного с Костей мира.
Костя расцвел. Начиналось очередное действие.
Подготовленная обстановкой древней улицы, театральным подъездом, ароматом старины, Ева воспринимала игру артистов и декорации как подлинную реальность.
В комнату, перенесенную словно с полотна старого живописца, вошел Вронский, похудевший, твердый и озабоченный. Анна сначала с виноватым и кротким выражением на лице бросилась ему навстречу, расспрашивала, где он был, как провел время.
В каждом ее слове была горечь женщины, отвергнутой обществом. Виленоль тонко сумела передать противоречивое состояние Анны, которая ради любви к Вронскому пожертвовала своим положением в свете, даже сыном, и теперь, выходило, ничего не получила взамен. То, что Вронский нисколько не пострадал от всего случившегося, вызывало у Анны невольную досаду, даже неприязнь к любимому человеку. И, не отдавая себе отчета в том, что она делает, Анна разыграла отвратительную сцену, прицепившись к тому, что Вронский видел плавающую в купальном костюме женщину. Анна отказалась ехать в деревню, куда собиралась минуту назад. Наконец, стала обвинять его в том, что он произнес слово «ненатурально», говоря о ней.
Ева вспомнила в этот момент, как в прошлый раз, во время провала спектакля, Вронский сказал Анне, что она неискренна, и как это слово вконец разрушило у зрителей иллюзию реальности.
Теперь ничего похожего не произошло. Виленоль и ее партнер все глубже раскрывали драму любящих друг друга людей, заведенных в тупик условностями общества, в котором они жили. Виленоль сумела показать за вздорными с виду словами Анны глубочайшую драму, которая привела ее к гибели – она бросилась на рельсы под поезд одной из первых железных дорог России.
– А говорят, что машины времени сделать неможно! – воскликнула Ева, косясь на Костю, – он аплодировал вместе со всеми, вызывая артистку.
– Если и есть способ пятиться во времени, то только с помощью памяти, воображения и силы искусства. Есть отменные стихи про «воображало». Прочитаю после.
– Я весь спектакль сидела, как на древнем электрическом стуле. Я все боялась, что Анна исчезнет.
Занавес раскрылся, и Виленоль, счастливая, воскресшая после «прыжка под поезд», кланялась аплодирующей публике.
А потом произошло нечто невероятное. Она подняла со сцены брошенный ей букет и, прижимая его к груди, сошла… в зал!
Ее окружили взволнованные люди.
– Клянусь, такого неможно увидеть даже на Гее! – не веря глазами, воскликнула Ева.
– Норма, – отозвался Костя. – Мы же вырастили мой палец, – и он спокойно вынул из кармана футляр с собственным пальцем. – Там же вырастили мы и живое сердце для Виленоль. Спасибо эмам.
– Эмам? Только им?
– Нет. И Арсению, конечно.
– А тебе?
– Я только помогал.
– А меня хотел разыграть?
– Я уже разыграл… однажды… сам себя! С тех пор завязал свой язык узлом… не морским, а океанским… может быть, даже космическим…
Вместо ответа Ева притянула его к себе и при всех расцеловала:
– Это за Виленоль. А это от меня!
Однако никто не обратил на них внимания. Восхищенная публика была занята Виленоль. К ней никак не мог протиснуться Петя. Заметив это, Костя стал помогать ему. Не лишними оказались и атлетические данные Евы – у нее были мужские плечи.
Глава третья. Седьмой материк
«Итак, прошло, истекло, пролетело всего лишь несколько лет, как я ступил на свою вторую родину – Землю, а ныне мне приходится любоваться ею лишь с ее спутника, Луны. Великолепный, красочный, изменчивый шар Земли сияет над зубчатыми лунными хребтами, наполняя мое сердце тоской, волнением, страхом. Да, страхом перед тем, что ждет меня дальше…
Я люблю, выйдя на балкон, следить, как величественно восходит, всплывает, поднимается исполинский диск. Пейзаж заливается тогда серебристо-голубоватым светом Земли. И все здесь – кратеры и скалы – кажется столь необычайным. Но я уже привык ко всему за то долгое время, которое провел здесь. Я люблю бродить серебристыми ночами по парку, где листва деревьев, колышась от ветра, кажется алюминиевой. Трудно достать даже нижние ветви, чтобы сорвать с них листочки, рассмотреть, приложить к губам влажную их мягкость, убедиться, что они живые, а не металлические.
Как хотелось бы мне взобраться на высочайшие эти деревья, так вымахавшие здесь, на Луне.
Да, они вот растут великанами. А мне не помогает малое лунное тяготение. С трудом брожу здесь бессонными ночами… бессонными, потому что они еще слишком длинны. Все успевают и выспаться, и проснуться, снова заснуть. Но с каждой минутой Луна все ускоряет свое вращение, чтобы в конце концов ее лунные сутки сравнялись с земными.
