Когда совещание закончилось, я спросил у Епифанова:
— Кто такой этот Каличава?
— Бандит и мерзавец, — автоматически ответил он. А потом прибавил задумчиво: — Хотя в последнее время вел себя смирно. Если хочешь, поехали с нами. Посмотришь на это наследие тяжелого прошлого.
«Наследие тяжелого прошлого» обитало в прелестном доме, розовевшем облицовочной плиткой в глубине пышного сада, отделенного от улицы затейливой решеткой. Мы позвонили в изящный звонок, и, когда на дорожке из битого кирпича показался маленький, почти совсем лысый человечишка, несмотря на жару одетый в козью безрукавку поверх байковой рубашки, с большими садовыми ножницами в руках, я решил, что это, вероятно, папа «бандита и мерзавца». Но оказалось — сам.
Прикрывая глаза от солнца ладонью, этот похожий на жевуна из известной сказки персонаж приблизился к калитке, всмотрелся в гостей, и его мелкое, бесцветное личико вдруг подернулось рябью, как поверхность лужи при легком ветерке, тонкие, бескровные губы криво разъехались в разные стороны. Надо полагать, Серго Каличава приветственно заулыбался старым знакомым.
— Какой радостный день! — воскликнул он, в преувеличенном восторге воздевая к небу секатор. — Какие люди пришли ко мне в дом!
Каличава отпер калитку и отошел в сторону, пропуская нас вперед. Его колючие вблизи глазки ощупывали меня — незнакомое, а потому таящее возможную опасность лицо.
— Гость из Москвы, — скупо отрекомендовал меня Епифанов, не вдаваясь в подробности.
— Гостям рад, проходите, проходите, — бормотал за нашей спиной хозяин. — А я тут садом занимаюсь…
Дорожка кончалась крыльцом, поднявшись по которому мы оказались на большой застекленной веранде. Через полминуты к нам присоединился Каличава, уже без секатора, но с вазой полной персиков.
— Садитесь, дорогие, — говорил он. — Сейчас закусим, передохнем…
Но Епифанов сурово сказал:
— Есть не будем. Мы по делу.
Каличава, однако, эту суровость полностью, кажется игнорировал. Все так же бодро и ласково интересовался:
— Как здоровье Котэ Владимировича? Что сам не пожаловал? Забыл? Не уважает больше?
— Это за что ж ему тебя уважать, бух, бух? — не удержался Кантария.
— Э, начальник, — лукаво покрутил пальцем в воздухе Каличава. — Хороший человек всегда найдет, за что уважать другого. Значит, закусить не желаете?
— Нет.
— Жаль. — Личико его снова стало гладким и жестким. — Я ведь вас с утра ждал. Готовился.
Епифанов и Кантария коротко переглянулись. А я догадался, что своим неожиданным заявлением Каличава, как видно, поломал сотрудникам милиции «домашнюю заготовку». И сейчас Епифанову, наверное, придется на ходу придумывать новое начало для беседы.
— Ну, раз так ждал… — задумчиво проговорил Никита. — Раз готовился… То давай начинай первым, рассказывай.
— Что рассказывать? — удивленно поднял брови хозяин.
— А вот хоть про то расскажи, почему ты знал, что мы к тебе придем! — напористо включился Кантария.
Каличава вздохнул и с простодушным видом развел руками:
— Известно всем: дерево держится корнями, а человек — родственниками. Нугзар Квициния двоюродным братом мне приходится, а как не стало его, я у мальчика вместо отца был. Вот и подумал: как можете вы не заехать ко мне, не спросить про Зазу — чем жил, чем дышал?
Говорил он вроде серьезно, а смотрел с хитрым прищуром, как бы приглашая поиграть в некую игру. И Епифанов, похоже, правила принял, уселся поудобней, спросил:
— Ну и чем?
— Хороший был парень, — ответил Каличава, поднимая очи горе, — но беспутный. Сколько раз я ему говорил: «Брось ты это «зари», не доведет тебя игра до добра». Нет, не послушал он меня…
— Все? — выдержав паузу, холодно осведомился Епифанов.
— Все, — с тем же хитрым прищуром ответил Каличава.
— И ты думал всерьез, бух, бух, что мы за этим к тебе приедем, да еще Котэ с собой возьмем? — возмущенно закричал Кантария, но Епифанов досадливо его остановил:
— Погоди, Нестор. Все он прекрасно понимает. — И вдруг заговорил не свойственным ему скучным голосом: — Гражданин Каличава, вы подтверждаете свое вчерашнее заявление, что, если органы милиции не найдут убийцу, вы сделаете это сами, чтобы отомстить за своего родственника Зазу Квицинию?
— Я? Какое заявление? Где? Кому? — замахал руками Каличава, а в глазах его металась откровенная издевка.
— У вас так, кажется, говорят: репейник растет на скале, а слух на площади, — продолжал спокойно Епифанов. — Хорошее место выбрали вы, гражданин Каличава, для своего заявления — вчера на колхозном рынке, возле мясных рядов. Сегодня уже половина города знает.
— Зачем тебе это понадобилось? — сурово спросил Кантария.
Но Епифанов холодным тоном продолжал, не дожидаясь ответа:
— Если бы вам, гражданин Каличава, и впрямь пришла в голову безумная идея кому-то мстить, то, думаю, вы бы о ней на каждом углу не кричали. Но если, гражданин Каличава, вам что-нибудь известно про убийцу Квицинии, а вы молчите, предполагая использовать это в своих целях, например для шантажа, то вы ведь законы не хуже нас знаете. Мы свое образование пять лет получали, а вы, если память не изменяет, все двенадцать, а? Ну а если, гражданин Каличава, вы просто-напросто решили на этой печальной истории авторитет себе заработать среди определенной части населения, и особенно молодежи, то должен предупредить, что мы этот авторитет постараемся в два счета развеять. Как опять же у вас говорят: куда бы лиса ни шла — хвост за нею.
Епифанов поднялся во весь свой огромный рост, расправил богатырские плечи, посмотрел на Каличаву презрительно:
— Ишь, абрек нашелся!
Каличава тоже вскочил, тонкие губы его ходили ходуном, от бешенства побелел кончик носа. Видно было, что теперь слова Епифанова ранили его по-настоящему.
— Посмотрим, посмотрим, гражданин начальник, — бормотал он лихорадочно и вдруг вскричал: — У нас еще так говорят: змею рукою глупца ловят!
Когда мы сели в машину, я спросил Епифанова, что это за «дешевый авторитет», про который он говорил.
Никита ответил:
— Лет пятнадцать назад Каличава сколотил банду. Занимались тем, что вымогали деньги у людей, которые тоже добыли их преступным путем, в основном в торговле, в сфере обслуживания. Те, конечно, в милицию не обращались и платили Каличаве, потому что боялись. А боялись потому, что Каличава сумел создать о себе такое мнение: дерзкий, бесстрашный, но главное, если пригрозил, к примеру, убить или покалечить — сделает обязательно. Вот это и есть его «авторитет».
