— …директором мясокомбината, — тихонько подсказал с ироничной усмешкой Гольба.
— Да, — с вызовом согласилась она. — И этот самый директор, между прочим, не за решеткой сидит, а в своем кресле — процветает и благоденствует. И сыночек его с первого класса ходит с японскими часами, а к пятнадцати годам у него есть все: мопед, моторка, импортный магнитофон. И карманные деньги. Я ответила на ваш вопрос?
— Не совсем. — Я пожал плечами. — Мне неясно только, зачем играет сын директора мясокомбината?
Циала Абасовна посмотрела на меня в упор и тяжело усмехнулась:
— У нас говорят: беден не тот, у кого ничего нет, а тот кому мало того, что у него есть.
— Ну, хорошо, — прервал нашу философскую беседу Зураб. — Меня, например, сейчас другое интересует: по каким правилам они играют, на что, какие ставки?
— Правила простые — дальше некуда. И это самое отвратительное, — устало ответила учительница. — Потому что даже здесь им не приходится думать, напрягать мозги. Кидают две костяшки по очереди; у кого больше, тот и выиграл. А на что играют Началось вроде бы с пустяков. Знаете, есть такой польский, кажется, журнал «Стадион»? В нем перед прошлым футбольным чемпионатом печатали коллективные портреты знаменитых сборных команд. Ну, мальчишки у нас все помешаны на этом футболе, покупали журналы в киосках «Союзпечать», вырезали картинки, вешали на стенку. Потом одно время все про них забыли, а тут вдруг вспомнили опять — и началось. Сначала менялись ими, потом стали менять картинки на футбольные мячи, на книжки — да мало ли на что! А потом стали и продавать. Закон рынка: спрос определяет предложение. У меня волосы дыбом встали, когда я в первый раз услышала эти цены: по тридцать, по сорок рублей за картинку! Ну и, разумеется, больше всего картинок оказывалось у тех, у кого больше было денег. Вернее, кому больше денег доставалось от родителей. Короче, при продаже один получал картинку, другой — деньги. Но обоим хотелось и деньги, и картинку. Вот тут, кажется, и началась игра в «зари»…
— С кем играл Заза? — спросил Гольба.
Она пожала плечами:
— У меня в классе восемнадцать мальчиков. И половина, по-моему, этим занимается. За всеми ведь не набегаешься: сидят где-нибудь в углу на заднем дворе, а подойдешь — раз! — и кости у кого-нибудь из них в кармане!
— Одного хотя бы назовите, — попросил Гольба. — А уж мы от него остальное узнаем.
— Пожалуйста, — пожала она плечами, всем своим видом выражая неверие в успех этой затеи. — Например, Гоча Ахуба. Только вряд ли он вам про других что-нибудь скажет.
Гоча Ахуба был занят тем, что поливал из шланга белый «мерседес». Он делал свое дело сосредоточенно, стараясь, чтобы влага по справедливости доставалась каждому квадратному сантиметру роскошного тела машины. В левой руке Гоча держал наготове тряпку. Если на полированной поверхности обнаруживалось пятнышко, он пускал ее в ход мягкими круговыми движениями. Глядя со стороны на упоенного работой Гочу, я подумал, что эту обязанность — мыть на глазах у всего двора белый «мерседес» — он, пожалуй, никому не уступит. Автомобиль сверкал под солнцем, как драгоценный камень.
Зрителей Гоча заметил давно, но показать это считал, наверное, ниже своего достоинства. А может быть, он просто привык к зрителям. Парень сунул шланг в пластмассовое ведро, туда же кинул тряпку, а сам отошел на шаг и склонил голову на плечо, словно оглядывая только что созданное им произведение искусства.
— Папин? — дружелюбно поинтересовался Гольба.
Гоча наконец соизволил обратить на нас внимание. Кинул в нашу сторону холодный, полный сознания собственного достоинства взгляд и хотел было молча отвернуться, но тут заметил в руках Гольбы красную книжечку.
— Дедушкин, — пробормотал он неуверенно.
А я отметил, что уже самый вид сотрудника милиции привел Гочу в некоторое смятение. И поразился: неужели генетическое?
Мы пересекли двор и уселись за некрашеный, так называемый пенсионерский столик в тени огромного платана. Платан был старый, тоже пенсионного возраста, с облетевшей от старости корой. Полуденное солнце путалось в его густых ветвях и застревало где-то, не добравшись донизу. От толстого и гладкого, как колонна Большого театра, ствола исходила прохлада. Я вспомнил предостережения Циалы Абасовны и подумал, что это удачная обстановка для изнурительной беседы, которая, видимо, предстоит нам с представителем поколения, почитающего упрямство одной из основных человеческих добродетелей.
Мне хотелось угадать, с чего начнет разговор Гольба. Самое главное для него сейчас, это я понимал, — установить с мальчишкой контакт, вызвать на откровенность. Я пытался прикинуть, что бы я сказал на его месте. Ну, например, так, проникновенно: «Старик, мужской разговор. Ты можешь помочь нам найти убийцу?» Но тут же я ставил себя на место Гочи и размышлял так, настороженно: «Знаем мы эти штучки! Ишь чего захотел: расскажи ему про все наши дела! Найдут они убийцу, не найдут — а мне больше во двор не выйти до конца жизни…»
Я всматривался в напряженное лицо Гочи Ахубы, видел тяжелый, застывший взгляд, упрямо выпяченную вперед нижнюю губу и с сочувствием думал, что Зурабу и впрямь предстоит нелегкая задача. Но когда я перевел глаза на Гольбу, то увидел, что Зураб глядит на Гочу с безмятежной улыбкой. Потом он опустил руку в карман и извлек «зари». Костяшки небрежно покатились по шероховатым доскам стола. Выпало два и четыре.
— Сыграем? — все с той же улыбочкой предложил Гольба.
В лице Гочи появилось что-то, если можно так выразиться, барановоротное. Рот бессмысленно приоткрылся, глаза забегали. Он явно ждал чего-то совсем другого. Впрочем, надо честно признать: я тоже. Зураб между тем продолжал, лихо раздувая усы:
— Десять партий, на «американку». Условия такие: мне надо выиграть восемь, тебе — две, ничьи не в счет. Давай, не трусь!
Теперь и Гоча наконец улыбнулся в ответ. Сначала в улыбке была осторожная недоверчивость: шутит дядя? Потом в ней скользнуло хитрованское торжество: восемь к двум — вот это фора! Робкая рука его протянулась над столом и сгребла «зари», уже откровенно блеснули мелкие зубы.
— На «американку»?
— На «американку»!
Гоча хорошенько потряс кости в ладонях и размашисто выкинул на стол. Четыре и пять.
Гольба сосредоточенно взял «зари» в щепотку тремя пальцами, катнул недалеко. Пять и шесть.
— Считай! — кивнул он мне, и я, так и не поняв еще, на что он рассчитывает, но уже включившись в его игру, громко и уверенно объявил:
