С этой мыслью под вой сирены Пилипенко Удалов выбежал во двор, с ходу вскочил в коляску. Пилипенко лишь рявкнул: «Убью!» – и дал газу. Мотоцикл, как норовистый конь, выскочил на улицу.
С Пилипенко говорить невозможно: мотоцикл ревет, Пилипенко матерится, люди шарахаются с улицы.
В пять минут долетели до Гордома, Пилипенко затормозил так, что Удалов вылетел головой вперед из коляски, и его подхватил какой-то незнакомый молодой человек.
– Эх, Корнелий Иванович! – сказал он укоризненно, помогая Удалову подняться. – Ждут вас, серчают. – И он буквально поволок Удалова наверх по знакомой лестнице, к кабинету предгора.
Удалов старался на ходу завязать галстук.
В приемной было тесновато – три стола, за ними три секретарши. Все молодые, яркие, наглые, наманикюренные, перманентные, все похожи на Римму.
А у двери, обитой натуральной кожей, по обе стороны стояли два молодых спортсмена в серых костюмах, как часовые джинны из восточной сказки, но с красными повязками дружинников на рукавах.
Молодой человек подтолкнул Удалова.
Один из спортсменов быстро подтянул его к себе, второй провел ручищами по бокам.
– Ты чего? – удивился Удалов.
А спортсмены даже не стали отвечать, правда, может, и не умели. Молодой человек раскрыл дверь, и спортсмены втолкнули Удалова внутрь кабинета. Там сразу наступила тишина.
Знакомо, буквой Т, стояли полированные столы. За главным столом, на месте Белосельского, сидел Пупыкин.
Именно Пупыкин, никто другой.
Оттого, что он сидел, он казался крупнее, даже выше ростом. Но Удалову настоящий рост Пупыкина был известен.
Пупыкин здешний от нашего Пупыкина отличался разительно.
И не только потому, что отрастил усы и еще более облысел, и не только потому, что одет был в строгий черный костюм с красным галстуком, но взгляд – боже мой, у него же другой взгляд! Разве такой человек смог бы участвовать в утренних забегах и пресмыкаться перед Удаловым? Разве такой Пупыкин мог бы таиться на краю общественности, измазанный зеленкой, и ратовать за сохранение часовни Филиппа? Взгляд у Пупыкина был тигриный, тяжелый, из-под сведенных бровей.
Другой Пупыкин, куда добрее, с лукавой усмешкой глядел на Удалова с большой картины, что висела на стене, за живым Пупыкиным. На картине он принимал букет роз от девчушки, в которой Удалов сразу узнал младшую дочку Пупыкина. На заднем плане толпились рукоплещущие зрители, среди них, как ни странно, и сам Удалов.
Тяжелым взглядом Пупыкин уперся в Удалова.
И все люди, что сидели за ножкой буквы Т, тоже уперлись в Удалова тяжелыми взглядами.
Встречаясь с этими взглядами, Удалов узнавал их обладателей, но порой с трудом.
Вот смотрит на него главстрой Слабенко. Ох и тяжел этот взгляд! Вот уставился, наглец какой, архитектор Оболенский. Забыл уже, как из окна выпадал? А это взгляд редактора Малюжкина. Тоже не без тяжести. Неужели и Малюжкин, радетель за гласность, так переменился? Вот смотрит Финифлюкина, директорша музея, – куда делась приветливость во взоре? А старик Ложкин…
Удалов не успел рассмотреть остальных, как Пупыкин открыл рот, медленно открыл, с оттяжкой, показал неровные мелкие зубы и рявкнул:
– Садись, с тобой потом разберемся!
И тут же все отвернулись от Удалова. Будто его и не было.
Удалов нашел место с краю стола, сел, а Малюжкин, что был рядом, отодвинулся, скрипнув стулом. И наступила тишина.
– Нас прервали, – сказал Пупыкин. – Но мы продолжим.
И Удалов вздрогнул от угрозы в голосе Пупыкина.
– Продолжай, Мимеонов, – приказал Пупыкин.
– Спонтанный выброс в атмосферу незначительного количества загрязненного воздуха, – сказал, покорно поднявшись, Мимеонов, уже год как снятый с должности директора фабрики пластмассовых игрушек, потому что был ретроградом; он принялся перебирать бумажки, что держал в руках.
– А ты нам не по бумажке, – велел Пупыкин. – По бумажке каждый наврет, недорого возьмет. Бумажки ты для ревизии подготовь, а с нами, со своими товарищами, говори открытым текстом. Опозорился?
– Опозорился, – сказал Мимеонов, – но имею объективные причины. – Он все же развернул бумажку и быстро начал читать: – За прошедший год вверенная мне фабрика перевыполнила план на два и три десятых процента, выпустив для нужд населения изделий номер один – шестьсот двадцать пять, изделий номер два-бис – двести тридцать четыре, в том числе восемнадцать сверх плана. Изделий номер пять…
– Стой! – остановил Мимеонова Пупыкин.
– Расшифровать?
– Ты с ума сошел! Ты лучше расскажи, почему ты наш родной город чуть не погубил.
– А я неоднократно писал, говорил даже вам, Василий Парфеныч, – сгнили фильтры, кончились. Надо из Вологды специалистов звать, производство останавливать. Сами знаете.
– Какие будут предложения? – спросил Пупыкин.
– Я думаю, что сделаем фельетон, – предложил Малюжкин. – О некоторых хозяйственниках. Не пощадим.
– Хорошая мысль, – согласился Пупыкин. – Пускай народ знает, что мы ни одного отрицательного факта без внимания не оставим.
– А вдруг в области прочтут? – спросил Оболенский, нагло улыбаясь. – И комиссию к нам, а?
– А пускай прочтут. Нам гласность не страшна, – ответил Пупыкин твердо. – Пускай весь мир читает.
– И там тоже?! – выкрикнул старик Ложкин. – Империалисты тоже?
– Это ты, Ложкин, брось! – рассердился Пупыкин. – Тебя здесь как ветерана держат, а не как провокатора.
– У меня есть предложение, можно? – спросил Савульский. Его Удалов тоже знал, он работал санитарным главврачом.
– Говори. Только короче, надоел ты нам со своими речами, – поморщился Пупыкин.
– Я буду краток. – Савульский потер ладони. – Факт вопиющий. Он еще почему вопиющий – многие не ожидали, попали под дождик и потеряли одежду. А при том напряженном положении, которое существует в торговле…
– Савульский, я тебе сказал, – пригрозил Пупыкин, – не рассусоливай. Про положение в торговле я лучше тебя знаю и знаю, что оно улучшается, правда?
Пупыкин взглянул на начальника торга, и тот сразу с места ответил:
– Принимаем меры!
– Видишь, человек меры принимает, а ты обезоруживаешь. Ты к делу. Но учти, если твое предложение будет неподходящим, головы тебе не сносить. Давно уже общественность тобой недовольна, плохо ты охраняешь нашу экологию. Так что на растерзание тебя можно в любой момент кинуть. Правда, Малюжкин?
Лицо редактора газеты озарила лукавая усмешка.
– Фельетон уже готов, – сообщил он. – Лежит у меня в столе.
Савульский побледнел и качнулся.
– Ничего, продолжай. Что ты нам хотел сказать?
– Вы бы провели анализы, – сказал Савульский глухо, будто набрал полон рот картошки. – И выяснили, что выброса с завода детской игрушки не было.
