— Резиденция Пуфа! — торжественно объяснил он.
Виктор огляделся. Резиденция показалась ему невыразительной и унылой. Пятиэтажные серые стены в кирпичных шрамах, цементный двор с чахлым, припорошенным снежком сквером, съежившиеся от мороза кальсоны и рубахи на балконах. В сквере гуляла почтенного вида старуха с собачонкой в поношенном тулупчике.
Виктор вздохнул, вылез из машины, за ним выскочили девушки, последним вышел Худо. Он хлопнул дверцей и понесся вперед, в темное отверстие подъезда, откуда на Виктора пахнуло хозяйственным мылом и кошками. Неосознанное до конца чувство протеста стало проникать в душу Виктора.
Когда они вошли в квартиру Пуфа, обволакивающее Виктора ощущение игры усилилось. Пуфом оказался вертлявый, неулыбчивый, говорливый парень. Он выскочил навстречу и завертелся мелким бесом. Что тут началось! Все говорили наперебой, словно упражнялись в бессмыслице. Казалось, они сразу и навсегда поглупели. Первым среди говоривших чушь оказался сам хозяин. Рассаживая гостей, он сделал широкий жест рукой и сказал:
— До свидания, до свидания, счастливого пути! Больше никогда не возвращайтесь в это гиблое место.
— Я плачу потому, что весело тебе! — откликнулся Худо.
— А я готова платить за снег, за воздух, за солнца свет, но ни копеечки не дам за корку хлеба, — заявила Янка.
— Трик-трак, беж-бармак, — прочирикала Танька.
Все глянули на Виктора, но он промолчал. Тогда они отвернулись, и он как бы перестал для них существовать. Притворяшки понеслись вприпрыжку по кочкам слов и фраз, не спотыкаясь, и глаза их стекленели от удовольствия.
— Полум-поля! — начал Пуф, и по долгой паузе Виктор понял, что сейчас последует некоторое повествование.
— Полум-поля! — повторил Пуф, сладко улыбаясь и щуря маленькие черненькие глазки. — А счастья нет, кругом земля, земле привет!
Заговорила Янка.
— Почему я так не люблю корень квадратный?! — сказала она, поднимая глаза вверх и становясь на колени.
Виктор ошалело наблюдал за девушкой. Она, похоже было, собиралась молиться. Сжав ладошки, Янка и впрямь закатила глаза вверх в направлении симпатичного гэдээровского плафона, исчерченного черными и желтыми полосами, чем достигалось сходство его с обесцвеченной тигровой шкурой.
— Боже, прости меня за мой великий грех, я всегда ненавидела корень квадратный! Во-первых, я не люблю корень квадратный за цвет, у него всегда траурная черная окраска. Кто-нибудь из вас когда-нибудь видел цветной корень квадратный? Нет, конечно, такого не может быть! Корень квадратный всегда черный, как ночь перед казнью. Во-вторых, это ужасно, но ведь корень квадратный сделан из виселицы! Да, да, из старой, почерневшей от времени виселицы. Разве этого мало, чтобы ненавидеть корень квадратный? А ты, всевышний, учти, что корень квадратный еще и действует — он извлекает. Да как он смеет что-то там извлекать? Я не хочу, чтоб из меня извлекали корень квадратный! Нет во мне ничего для извлечения. Может, у других можно что-то извлечь, а во мне точно корня квадратного нет. Каюсь в своем тяжком грехе: не люблю я корень квадратный, а иногда ненавижу. И буду ненавидеть!
Виктор с удивлением уставился на девушку. Та как будто смутилась. Но тут опять заговорил Пуф. Он перешагнул через лежавшую на паркете Янку и начал:
— Я вижу холм, поросший старыми лесами, сквозь облака пробились луны лучи… Луна плывет над темными грядами и освещает лагерь кривичей. Там стрелы, луки и колчаны, там говор, пляски, шум и смех, там кто-то мертв, там кто-то пьяный, и я один из них. Из тех! Из тех забытых предков русских, мне непонятных и чужих… Я изнемог от перегрузки и потому кончаю стих!
— Есть тема, — крикнул Худо, — мы и предки!
— Предки, как и розы, без шипов не бывают, — сказала Яна, садясь и подбирая длинные ноги.
— Всегда помни: предки — не цветы, и не давай им распускаться.
— Существуют ли беспредочные люди?
Оглушенный, смущенный, Виктор, стараясь не вслушиваться в трескучие глупости своих новых приятелей, разглядывал жилище Пуфа. Постепенно ему стало ясно, почему этого говорливого парня так прозвали. В комнате царила какая-то сладкая мягонькая атмосферка. Что-то очень женственное и старомодное таилось в низеньких, обитых цветастой материей скамеечках, ворсистых пледиках, с небрежностью брошенных в креслах и на тахте и отдававших дорогими духами. Кое-где приютились кружевные салфеточки, а на торшере болтался плюшевый мишка, пахнувший мятой и конфетами.
Виктор заметил незаконченную цветастую вышивку, натянутую на круглый обруч. На вопрос: “Кто это у тебя вышивает?” — Пуф, на секунду отвлекшись от коллективного бреда, небрежно буркнул: “Я”. Виктор почувствовал досаду и снисходительное превосходство. Всё снова — в который раз за сегодня — встало на свои места. Детишки балуются, вот в чем дело. Вот уж действительно настоящий Пуф! Есть ли у него еще что-нибудь, кроме хорошо подвешенного языка?
Однако вскоре Виктор заметил шнурок, протянувшийся из-под шкафа. Потянув его, обнаружил боксерские перчатки. Это вновь насторожило его. Но он все-таки, сохранив снисходительную улыбку, спросил у Пуфа, чьи, мол, на что тот ответил: дескать, не вороши старье, перчатки его, Пуфа. И Пуф извлек откуда-то из-под тахты запыленную грамоту районной спортсекции, где все им сказанное и подтвердилось документально.
Тут Виктора почему-то разозлило. От раздражения и досады захотелось действовать вызывающе, грубо. Он стал на колено, вытянул руку и сказал:
— Плюм! Плюм!
Притворяшки мигом смолкли и уставились на него.
— Бывают ли предки без шипов? — провозгласил Виктор и тут же ответил. — Бывают так же часто, как зеленый корень квадратный из того холма, под которым кривичи дуют медовуху, потому что людоедка Эллочка съела унитаз! Плюм, плюм!
Пуф натянуто и смущенно улыбнулся, Худо смотрел серьезно, чуть печально, Таня покраснела, и только Янка поглядела на Виктора заинтересованно, с одобрением. Едва различимое “давай, давай” вспыхнуло и погасло в глазах девушки. Виктор встал, отвернулся.
— Он новичок, — сказал Худо после небольшой паузы, — много не понимает, учиться надо. Запомни, Солдат, у нас импровизацию не обсуждают. И не критикуют, понял? Продолжать можешь, критиковать — нет!
— Ах, новичок! Новичок! Новичок! Не совсем, конечно, но все равно — потешно!
Притворяшки повели вокруг Виктора хоровод, гримасничая и приплясывая. Лица у них были глупые, движения — смешные, и Витя неожиданно развеселился. Он сгреб кто попался под руку в охапку, потащил книзу. Крик, смех, куча-мала. Возня сняла напряжение и предотвратила размолвку. Наконец все устали, наступила передышка. Дурачиться больше не хотелось, всех потянуло на чистый воздух.
