Когда я узнал, что срок моей жизни отныне теоретически неограничен, я испытал странную смесь шока и эйфории. А когда шок с эйфорией прошли, стало понятнее отношение ко мне после боевого крещения, все эти комплименты, типа «сражался как зверь». Вначале я полагал, что причиной их стала моя манера не добивать тяжелораненых врагов. Но оказалось, я просто дрался, что называется, не на жизнь, а на смерть, не зная, что буду восстановлен после гибели. Что до моих товарищей по оружию, то их мотивация была гораздо слабее, на уровне «чтоб больно не было». В горячке боя я не замечал за ними признаков какой-то вялости и пофигизма, зато особенности моего поведения были для окружающих весьма заметны. Я сражался, прежде всего, за свою жизнь — мои сослуживцы сражались «по долгу службы». А долг, какой бы он ни был, выполняется всегда с долей неохоты.
Видимо, не зря я согласился на сделку с «Фростмэном». Все, как говорится, к лучшему. А следующее открытие позволило мне понять, почему бессмертие не вышло человечеству боком, как сулили футурологи и фантасты. Перенаселение, генетическое вырождение и все такое прочее.
Как я уже говорил, женщин на базе не было, однако бойцы даже не заморачивались по поводу самоволки. Ибо и на этом участке фронта технический прогресс одержал странную, спорную, неоднозначную, но победу. Имя ей — «камера удовольствий». Никак не обозначенная дверь, которую я вначале принял за запасной туалет. Именно туда, вместо самоволки, ходили мои боевые товарищи. Удовольствие создают какие-то волны или импульсы, я точно не знаю, догадываюсь со слов других. Нечто подобное было создано еще в двадцатом веке и испытано на крысах, и обернулось для них почти маниакальной зависимостью (героин отдыхает) со скорым и смертельным исходом. То, что ничего подобного я за обитателями базы не заметил, лично для меня служило слабым утешением. У них — приспособление, эволюция, адаптация, а у меня…
В общем, особого желания опробовать на себе данное техническое достижение я не испытывал, дав лишний повод посмеяться над дикарем-технофобом. Мой вопрос про женщин вызвал у боевых товарищей не просто насмешку, а целую волну хохота. Когда же они прохохотались, я получил, что называется, исчерпывающий ответ.
У женщин, знаете ли, свои базы и поселения, и чем они там занимаются — тайна сия велика есть. В любом случае, к ним лучше не соваться, ибо, несмотря на принадлежность к слабому (по старым понятиям) полу, «эти твари неплохо вооружены». Последняя фраза цитирована дословно.
Что ж, нет ничего удивительного, что после минимум, столетия набивших оскомину «раскрепощения нравов» и «сексуальной революции» маятник качнулся в обратную сторону, пусть даже столь далеко — до монашеского уровня. Можно не соглашаться, можно не признаваться себе, но жизненные интересы полов слишком разные и единственной точкой их пересечения до сих пор была необходимость самовоспроизводства биологического вида. Когда же, благодаря возможности бесконечного продления жизни, это самое воспроизводство перестало быть необходимостью, а, напротив, превратилось в новый фактор риска, хомо сапиенсы с легким сердцем разделились минимум, на два самостоятельных вида.
Другими словами, то, что я попал не в идеал — если и беда, то небольшая. В конце концов, мир вряд ли может быть идеальным, по крайней мере, для всех и сразу. За скобками относительного благополучия — таинственные дикие технофобы, почему-то не признающие технический прогресс, а также кровожадные мутанты, с которыми человечеству приходится воевать. Насчет технофобов не знаю, а вот к мутантам и необходимости перестреливаться с ними, можно привыкнуть. Честное слово. Ибо вопрос в этой войне стоит не о выживании человечества, а всего лишь… я так понял, о расширении жизненного пространства, в чем, по большому счету, нет ничего экстраординарного. Напротив, многие из выдающихся умов считают подобные конфликты неотъемлемой частью человеческой жизни.
Если уж мои современники готовы были вцепиться друг другу в глотку за клочок земли, то мне ли удивляться и возмущаться относительно уровня гуманности в четвертом тысячелетии? Я уже молчу о том, как в мое время, за черную, вонючую, но горючую, жидкость, одна страна долбила другую ракетами и утюжила танками, да так, что ни мутантам, ни отстреливающим их людям даже не снилось.
Впрочем, повод для удивления, причем неприятного, у меня остался. Хоть и пустячный — на первый взгляд. Когда я, страдая от скуки в промежутках между стрельбой, сном и приемом пищи, и, категорически не желая посещать «камеру удовольствий», попытался найти на базе хотя бы библиотеку, меня ждал облом. И не просто облом — Обломище Великий, с большой буквы. Не только сослуживцы, но и мастера, коих я позиционировал как здешнюю интеллигенцию, делали удивленные глаза и переспрашивали, что же я имею в виду. Когда же я худо-бедно объяснил и услышал ответ, то почувствовал себя жлобом, ищущим джакузи в африканской деревне.
Мало того что на базе не было книг — ни бумажных, ни электронных, так вдобавок даже мастера не знали букв. Вообще. Вся информация хранилась и передавалась в аудио и графической форме, и я понял, почему на дверях в различные помещения базы не таблички с надписями, а картинки. Менее информативно — да, вспомнить хотя бы эпизод с «дверью с солнышком». Но во-первых, к этому можно и несложно привыкнуть, а во-вторых, и в-главных, для людей, не знающих букв, других вариантов быть не может.
Конечно, сам по себе отказ от букв не есть катастрофа. Как бывший компьютерщик и информатик, я понимаю, что алфавит — это такой же посредник в передаче информации, как двоичный и шестнадцатеричный код. А посредник всегда — как пятое колесо или, вообще, заноза в одном месте. Чтобы передать информацию традиционным способом, приходится вначале сформулировать то, что хочешь передать, затем перевести в кодовый (например, буквенный) вид, затем, то, что получилось, отправить адресату (не важно, через гонца или по компьютерной сети). Получатель, в свою очередь, должен: собственно, принять послание, прочесть его (то есть, из кодовой формы перевести в смысловую), и, разумеется, осмыслить. Шесть этапов. А передача информации напрямую убирает минимум два из них. Кодировать и декодировать не надо, информация в среднем будет передаваться быстрее, что само по себе хорошо.
Меня расстроило и обескуражило другое. Не только литературе, но художественному искусству вообще не нашлось в этом будущем места. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы мои сослуживцы проводили досуг за просмотром фильмов или слушанием музыки. Круг их интересов — отстрел мутантов, кормежка и «камера удовольствий» — был на редкость узок и достоин был скорее животного, чем разумного существа. И при этом, назло педагогам и психологам моего времени, обитатели базы не производят впечатления деградантов или троглодитов.
