Распрекрасную, разлюбимую.
И что грустила она днями долгими
Обошёл стороной их боженька:
Ни сыночка не дал, ни доченьки.
От тоски такой неприкаянной
Завелись у неё два хахаля.
Два брательника, братья Глыбовы
Глыбов Глеб и Бориска Глыбов.
Оба - пьяницы беспросветные.
Сбичивала жена его милая,
Превратилась в пьянчугу синюшную.
Сколь не бился с ней, а всё - без толку.
Не вернуть уже счастья прошлого.
Был однажды он в рейсе сызнова,
А вернулся - узнал про страшное:
Шла от Глыбовых его жёнушка.
Шла пьянющая ночью тёмную.
Да упала лицом прямо в лужицу.
Где её нашла её смертушка.
Как узнал про то - сразу к Глыбовым.
А в руках монтировка верная.
Глыбов Глеб помереть сподобился,
Был Бориска моложе - склеили.
Прокурор просил десять строго.
Дал судья только восемь общего,
Знать учёл его членство в партии,
Да ходательство коллективное.
А в колонии пять добавили
Там зашиб одного беспредельщика.
Пригвоздил на повале ломиком.
А как выше,л - не то здоровьишко,
Руки слабые руль не выправят.
Хорошо хоть Иришка Томилова
Его к делу да приспособила.
Знал её совсем ещё девочкой.
За её, да не выпить за здравие?
Люди понимающие собрались - выпить за здоровье Ирины Эдуардовны не отказались...
Закругляться начали лишь тогда, когда природа стала подавать недвусмысленные знаки.
Утомлённое призором за всем солнце, как огромный воздухоплавательный шар, в котором уже подстыл державший его до сих пор в подвешенном состоянии оранжевый воздух, начало плавное снижение, - верхушки деревьев на западной стороне горизонта дружно вспыхнули сигнальными кострами; бледные нетренированные животы потучневших облаков окрасились в нежно-розовые буржуйские тона; пичуги - датчики разлуки, чуя скорую мгу, защебетали в голос - тревожно, обречёно, прощально.
И не было в этой последнем горячечном всплеске уходящего навсегда дня ничего, что сулило бы хоть какую-нибудь надежду. Напротив, всё вокруг шло к тому, что неотвратимо, где-то через полчаса, должно светило рухнуть в то потаённое место, откуда еженощно выбивает оно всей своей гигантской массой борца-сумоиста мерцающие брызги инфернального света давно не существующих звёзд...
Расходились долго.
Сначала профессора провожали.
Потом он провожал Зотова.
Рассуждали об изящных материях, о различных аспектах бытия, о принципиально новых возможностях для страны и для личности. Восхищались неисчерпаемостью природы в её новых проявлениях. Делали моральные выводы из несводимых в одномерную сентенцию житейских ситуаций. Давали ответы на проклятые вопросы: что делать? - а на фига? - ты меня уважаешь? Хвалили и ругали. Смеялись и плакали. И, конечно, тихоструйно спели а капелла про море тайги, о чём-то шумящем под крылом, уже много-много лет летящего над ней, самолёта.
Но всему есть предел, - в конце концов, притомились.
Зотов в дом не пошёл, а залёг на дне кратера - тьфу! - катера, подложив под голову папку, которую, как оказалось, повсюду таскал с собой. И обняв конечно же ружьишко. Так вот бессознательно срабатывает у служивых железобетонная привычка: в любых условиях обстановки помнить про сохранность боевого оружия и секретных файлов (приказ министра два нуля какой-то).
И долго ещё лежал Зотов с открытыми глазами, удивляясь звёздному небу над собой. И погружался в сон с надеждой обнаружить при пробуждении нравственный закон внутри себя... И - ба! - удивиться ему.
Нет, не кантовать.
.
13.
Jeep нежно массажировал ночное шоссе шинами Bridgestone.
Рулил худощавый бурят.
Хотя европейцы и не способны определять возраст азиатов, но этому было около сорока. Или около сорока пяти. И что-то было в его обветренном лице такое, от чего черный английский костюм смотрелся на нём смешно. Неуловимое что-то. Пушкинские ли бакенбарды придавали ему глуповатый вид. Может быть. Излишняя ли расслабленность нижней губы, отчего та казалась слегка раскатанной. Может и так.
Может.
Важно ли?
- А как съездил, Жека? - спросил бурят у пассажира.
- Ништяк, - ответил румянощёкий здоровяк, достав из внутреннего кармана такого же чёрного с иголочки костюма, перетянутый резинкой рулончик сотенных купюр. - Паша, а прикинь, как хохлы позы называют?
- Какие позы?
- Ну, типа, эти ваши бурятские пельмени, - пояснил Жека и выкинул деньги в окошко, оставив резинку в руке.
- Как?
- Вареники.
- Шутишь?
- Бля буду... Во лохи-то, чисто конкретно. Да, Паша? - опустил хохлов Жека и собрал соломенные волосы сзади в хвост, закрепив резинкой.
- Уроды нерусские, - согласился Паша Бурят.
- Зацени, если не в падлу, - попросил Жека, закончив с причёской.
- Ослабь резинку, глаза выпучивает.
- Тупо шутишь, Паша, в натуре. Ну-ка, лучше тормозни, - отлить нужно. Туборг, зараза, назад просится.
Паша аккуратно притормозил возле столба с каким-то дорожным знаком. Под него Жека и отструил.
Знак освещался касательным светом фар, и Жеке было видно, что пластик разбит, а в образовавшеюся полынью всунут картон с маркерной надписью. "Welcome to the rout 666", - прочитал Жека.
- Я не понял, что за знак-то был? - спросил Паша, когда они уже набрали крейсерскую скорость.
- Добро пожаловать в ад.
Водила вздрогнул, - об лобовое стекло разбилась огромная ночная бабочка. Брезгливый Паша, чертыхаясь, убрал её бархатные останки равнодушными дворниками.
- Жека, ты знаешь, о чём я подумал, когда ты про позы спросил?
- О чём, типа, подумать можно, если базар чисто конкретно о жратве.
- Я о тёлках подумал.
- А! Принять положение лёжа, ноги врозь, - типа такие позы. Встань звездой. Базара нет, то же - ништяк. Кстати, об этих позах, - как там Милка поживает? Папик её ещё не турнул под зад, курву жаренную?
- Нет, у них с папиком любовь. Со страстями и... с пристрастиями.
- Не бакланишь? Чтобы вот так вот из простых клафелинщиц-то приподняться, - и под папиком пыхтеть, и у Золотникова в первых ледях-бледях.
- Гошу помнишь?
- Метронома?
- Ну.
- Как не помнить, мы же с ним в прошлом году китаёз разводили на шанхайке. Без базара... Измучились тогда на хрен, -. им же пока что-нибудь по-русски втемяшил, - уже закарешился...
- Схоронили Гошу... За два дня до твоего приезда.
- Гонишь!
- Гадом буду.
- И как было? Мусора прихватили? Или кто из залётных учудил?
- Не-а... Тут другое. Пацаны бакланят, что был он с папиком на Хуторах. Папик с важными хорьками из администрации на толковище в хате сидел, а Гоша и ещё двое поляну секли. Милка загорала, пузо своё блядское грела. И всё путём было... А потом Милка-дура в воду попёрла. Поплескаться у берега решила сука... А там же обрыв сразу... Пока пацаны то-сё, глядь, - Милки уже нет. Ну, Гоша в воду, Милку нашарил, на берег выволок. А та уже ласты клеит. Гоша давай ей в нос-рот дыхалку пробивать. Милка оклемалась, а тут папик вышел на крыльцо - почесать себе что надо. И видит папик такую картинку на бережку: Милка на спине, Гоша на ней. Дастиш фантастиш! Папику как серпом.
