«Поэтому ты смотришь на его работы каждую ночь?»
«Он легок для глаза. Но это не значит, что он чего-то стоит. Это просто означает, что его работы умиротворяют.»
Она удрученно покачала головой.
«Да и в любом случае, мы говорим не о Максе Эрнсте», сказал я.
«Неважно, о чем мы говорим. Любая тема одинакова. Я тебя не понимаю. Я не понимаю, почему ты здесь, в тюрьме. Ты говоришь, что причина, толкнувшая тебя на преступления, это твои проблемы с властью, но я не вижу в тебе этого. То есть, это присутствует, мне кажется, но не выглядит столь значительным. Я не могу представить тебя совершающим преступления только потому, что ты хочешь плюнуть в лицо власти.»
«Это не было так глубоко, окей? Не похоже, чтобы у меня было трудное детство, или мой отец сбежал со своей секретаршей. Никакого такого дерьма. Я просто идиот. Преступления — мой способ идиотизма.»
«Но должно быть что-то еще! Что привлекает тебя в этом?»
«Больше всего я люблю», ответил я, слегка повращав вопрос, «сидеть в доме, куда я вломился в три утра, и думать, как глупо хозяевам позволять болвану вроде меня вляпываться в их жизнь.»
«И теперь ты здесь, в поистине странном доме, думая, что все мы глупцы.»
Тема мне все менее нравилась. «Мы всегда анализируем мои проблемы. Давай поговорим о твоем изменении. Почему бы тебе не выдать мне свои большие секреты, чтобы мы могли бы пробежаться по ним несколько раз?»
На ее лице появилось раненое выражение. «Причина, по которой я не говорю тебе о своей жизни, та, что я не думаю, что готов ее принять.»
«Ты мне не доверяешь?»
Она откинулась назад на спинку и сложила руки, глядя на кофейный столик. «Здесь совсем не то…»
«Значит, ты мне не доверяешь, и даже больше. Великолепно.» Я прикидывался раздраженным, но только частично был таковым.
«Я не могу рассказать тебе кое-какие вещи.»
«И что это значит?»
«Это значит, что я не могу!» Ее гнев не казался театральным, но погас быстро. «Ты пересек реку, чтобы попасть сюда. Нам всем пришлось пересечь собственные реки. Моя отлична от твоей.»
«Таинство.»
Она казалась удивленной, и я рассказал ей то, что узнал от Кози.
«Он прав», сказала она. «Я не хочу говорить об этом. И не могу.»
«Почему? Это похоже на обет или на что-то еще?»
«На что-то еще.» Она чуть расслабилась из своей напряженной позы. «Все остальное… Я стыжусь. Оглядываясь назад, я не могу поверить, что была столь позорной. Будь терпелив, хорошо? Пожалуйста?»
«И ты тоже», ответил я.
«Я и так терпелива. Я просто слишком люблю спорить.»
Я тронул рукой ее подбородок, пытаясь развеселить. «Если хочешь, поспорим еще немного.»
«Я хочу побеждать», сказала она, улыбаясь вопреки себе.
«Да как скажешь. Алмазная Отмель — это небо или хренова земля. Совет…»
«Я не хочу, чтобы ты поддавался!» Она повалила меня на спину и легла сверху. «Я хочу сломить тебя и разбить твою хлипкую оборону!»
Ее лицо парило надо мной, с яркими глазами и мягкими, чуть приоткрытыми губами, и казалось странно хищным, словно лицо голодного голубя. «О чем мы будем спорить?», спросил я.
«Обо всем», ответила она и поцеловала меня. «О тебе, мне, о жизни. О Максе Эрнсте.»
x x x
Как-то раз, выпив чашку кофе в кафетерии, и взяв перерыв в работе, я вступил в обычный разговор с суровым рыжеволосым хворостиной-человеком по имени Филип Стрингер, экс-поджигателем, который недавно переместился с восьмого яруса в старое крыло. Он упомянул, что видел меня с Бьянкой несколькими ночами раньше. «Настоящая дикая баба!», сказал он. «Тронешь титьки, и лучше сразу в сторону, потому что дальше ты вроде как трясешься на горке номер три!»
Хотя в сексе она и лидер, и энтузиаст, но отношение Бьянки к подобному акту показало мне, что я на скромной стороне «настоящей дикой бабы». Тем не менее, я воздержался от комментариев.
«Для меня она слишком дикая», продолжал Стрингер. «Не то, чтобы я не любил трахать цыпочек с палками. По правде говоря, я их даже предпочитаю. Но если у них палка больше моей… знаешь, я чувствую легкий ужас.»
«Ты о ком, к черту, толкуешь?», спросил я.
Он с недоверием уставился на меня. «О перышке, с которым я видел тебя: о Бьянке.»
«Ты перетрахался, мужик! У нее нет палки.»
«Это ты так думаешь, ты никогда не видел палки. Штука пошире бутылки из-под Коки!»
«Ты взял не ту девушку», сказал я ему, чувствуя растущее раздражение.
Стрингер сердито смотрел на меня. «Я, может, и не самый острый нож в ящике, но, черт побери, знаю, кого трахаю.»
«Ты чертов лжец», сказал я.
В другое бы время, в другой тюрьме, мы покатились бы по полу, выдавливая глаза и выламывая колени, но спокойствие Алмазной Отмели восторжествовало, Стрингер отмотал назад свой гнев и поднялся на ноги. «Я, должно быть, был с этой сучкой раз пятнадцать, я и говорю тебе, что у нее хрен достаточно твердый, чтобы им заколачивать гвозди. Она начинает подпрыгивать вверх и вниз, и стонать: „Только с тобой…“ И все такое прочее. Закрываешь глаза и можешь поклясться, что ты с женщиной. Но взглянешь мельком, и видишь как болтается лошадиная палка, это больше, чем я мог выдержать.» Он поддернул брюки. «Тебе лучше отдохнуть, приятель. Ты слишком уработался на своем рисовании.»
Если б не эта фраза «только с тобой», я бы пренебрег тем, что сказал Стрингер. На самом-то деле, я и пренебрег почти всем, что он сказал. Но фраза, которую Бьянка обычно дышала мне в ухо, когда приближался ее момент, посеяла во мне паранойю, и этим вечером, когда мы сидели на диване, просматривая наброски углем, что она сделала со своих подруг, я повторил суть слов Стрингера, выдав их за шутку. Бьянка не выразила никакой реакции, продолжая изучать один из набросков.
«Слышала, что я сказал?», спросил я.
«Угу.»
«Ну, и?»
«Что ты хочешь, чтобы я сказала?»
«Думаю, тебе надо что-то сказать, этот тип разгуливает повсюду, рассказывая каждому, что у тебя палка.»
Она отложила альбом и мрачно взглянула на меня. «Я не была с Филипом почти два года.»
У меня заняло некоторое время, чтобы интерпретировать ее ответ. «Догадываюсь, это было давно, и он спутал тебя с кем-то.»
Живость покинула ее лицо. «Нет.»
«Тогда что за хреновину ты сказала?»
«Когда я была с Филипом, я отличалась от той, что сейчас с тобой.»
Раздраженный уклончивостью, с которой она оформила свой ответ, я сказал: «Ты говоришь мне, что у тебя была палка, когда ты встречалась с ним?»
«Да.»
Услышать такое, в целом, не слишком взволновало меня, но я уже долго реагировал на все слишком эмоционально. «Так потом у тебя была операция?»
