— Надя, я бы и рад помочь вам, но не так это просто. Сюда, на Марс, мне что человека отправить, что сто — пустяк. А вот обратно… Обратно куда сложней.
— Вы можете, я знаю, — кого она пыталась убедить — себя или его?
— Может быть, я подчеркиваю — может быть, мне и удасться что-нибудь для вас сделать, но только в случае успешного завершения э… моей миссии.
— Но ведь вы сказали, что завтра…
— Ну так то завтра. А вы пришли сегодня.
— Я слышала, мой папа в вашем списке. Если нужно, я бы могла…
Вот и дождались. Дочь дает показания, уличая отца в деятельности, направленной на подрыв империи. Который раз одно и то же. Противно.
— Нет у меня никакого списка, Надя. Но если вы хотите мне помочь…
— Конечно, хочу.
— Тогда… Вы здорово управляетесь с парокатом. А экипаж сможете вести?
— Смогу, разумеется.
— Тогда покатайте меня.
— Сейчас?
— Именно сейчас. Дело того требует.
Она удержалась от вопросов — куда, зачем, почему. Умненькая девочка.
Обслуга парка вопросов не задавала. Наружные костюмы принесла сама Надежда, экипаж подогнала она же.
— Отцовский. Он всегда заправлен, наготове.
Коробочка на поясе дразнила — любит, не любит, фосген, не фосген. Для некоторых снаряды в порядке исключения попадают в одно место и дважды, и трижды. Для хорошего человека.
Он устроился внутри, Надя заняла место вожатого.
Ворота шлюза раскрылись.
— Мы сможем двигаться в такой темноте?
— Не быстро. Я сейчас зажгу фонари.
Зашипел газ, и ацетиленовый свет отвоевал у тьмы маленький кусочек Марса. Сейчас мошка налетит.
— Поехали в сторону Свотры, — заказал он единственным маршрут, который знал.
Ехать было приятно. Кресло удобное, просторное и мягкое. И обзор прекрасный. Он читал, что у Марса две луны, но не нашел ни одной. Ладно, не в лунах счастье.
— Версту мы проехали?
— Полторы, — сейчас Надя чувствовала себя поувереннее. Дело делала.
— Тогда хватит. Развернитесь назад, к городу, и погасите фонарь.
Она опять выдержала характер, не спросила — зачем. Шаров не стал ее томить.
— Знаете, Надя, я буду спать. Устал что-то.
— Вы боитесь оставаться в городе?
— Боюсь немножко. Даже больше, чем немножко.
— Здесь вам бояться нечего. У меня винтовка. Я в шакала за версту попадаю.
— Они что, могут напасть?
— Шакалы? Нет, что вы. Я и не в шакала могу попасть тоже.
Шаров не стал уточнять характер мишеней Нади. Меткая, и довольно.
Город был темен. Скудный свет луны (показалась все-таки какая-то крошка-торопыга) едва обозначал громаду у горизонта. Без окон. И дверей мало.
Блестела игла грозоуловителя — загадочно, призрачно, серебряный кол на могиле вурдалака. Надежнее осинового, хоть и дороже. Одна беда украсть могут. Что могут — украдут непременно. Всенепременнейше. Пережитки тлетворного влияния упаднических наций. Маргиналов. Ничего, очистимся, и тогда — прощайте, замки и запоры. Нравственность, черта исконно славянская, воссядет у каждого очага, и народ, взлелеянный вожаками, радостно и доверчиво пойдет навстречу великому жребию. Уже идет. Прямо-таки вприпрыжку, штаны некогда поддернуть. Гоп-гоп, братки, веселей!
Ничего не видно. Не срываются с иглы искры, не разбегаются лучи. Теориям, не подкрепленным практическими результатами, не место в нашей науке. Всякие там открытия на острие пера — вредная выдумка. Открытия должны давать плоды народу. Не дают — удобрить маленько, пусть быстрее зреют. Полить. Потрясти, наконец. На это мы мастера. Я — мастер.
Он смотрел на мрак города, надеясь вопреки своим же выкладкам увидеть сигналы. Ерунда, конечно. Существуй такие — давно бы увидели другие. Сигнал на триста верст — это вам не флажками семафорить.
Или у него зрение притупилось, или нюх врет. А почему, собственно, зрение? Уши есть. Ладно, отметем, хотя если в ультразвуке… Нет, триста миль… Осязание? Почву простукивать. Три точки, тире, точка. Тоже незаметно не сделаешь. Письмо послать, имперской почтой. Голубиной тоже неплохо. Вообще, ерунда лезет в голову. Неуверенность в собственных мыслях.
— Это что, Надя? Шакалы?
Вокруг мигали красные огоньки. Парные, они придвигались ближе и ближе.
— Зайцы, — сразу ответила Надежда. Не спит. Пусть и вправду постережет. Мало ли…
— Чего это они?
— Зайцы всегда к экипажам жмутся. Наверное, принимают за Больших Зайцев, защищающих от шакалов. Или просто тепло манит. Они любят тепло.
— На них, наверное, просто охотиться? Сиди да постреливай себе.
— Мы на них не охотимся. Я не охочусь, — поправилась она. Существенная поправка. Значит, другие охотятся. Да что далеко ходить, других искать, он, капитан Шаров охотится преимущественно на зайцев. Во-первых. это просто, во-вторых, безопасно, а в-третьих — служба такая. Да-с.
Было действительно тепло, неудивительно, что зверькам манило погреться. Там, снаружи, мороз градусов за тридцать, не до гуляний. Опять же темнота. Спи, капитан, отдыхай. Копи силы на день завтрашний. Уже сегодняшний? Тем более копи.
— Надя, только не стреляйте, если кого-нибудь заметите. Меня разбудите прежде.
— Хорошо.
— Я ведь тоже — стрелок отменный. Когда вижу цель.
Так можно всю ночь впустую проболтать. Тары-бары на Марсе.
Он закрыл глаза, удобнее устроился в кресле. Будем считать слонов. Марсианских. Мохнатых-мохнатых, неслышно трубящих за триста верст своим собратьям по хоботу. Такая у них особенность — у слонов, трубить. Даже во вред себе. Не могут они иначе. А приметить слона довольно просто. Нужно только немножко отступить назад и поднять голову.
Уют кресла оказался обманчив. Тело страдало и плакалось. Совсем не хочет долг исполнять. Не хочет — заставим.
Марсианский рассвет не бодрил, не вдохновлял. Причем тут рассвет? Честно надо признаться — годы. На диванчике надо лежать, или на печи, а не шастать в поисках шпионов. Ничего, лет через двадцать уйдет в отставку с полным пенсионом и медалью за выслугу лет.
Шаров посмотрел на часы. Пять часов сна, однако. Ровно на пять больше, чем он заслужил. И еще жалуетесь, капитан? Стыдно, стыдно, батенька.
— Проснулись?
А Надежда вот не поспала. Охраняла сон мужественного капитана Департамента.
— Проснулся. Давайте, Надя, назад двигать. В город. Великие дела ждут.
Она ни о чем больше не просила, не напоминала. Интересно, что думалось ей ночью? Поняла бессмысленность просьб, или просто разозлилась? Да будет ей Земля, будет. Служба в Департаменте имеет много гитик. Объявить, например, ее свидетельницей на процессе. Правда, как минимум, нужен процесс. Хороший такой показательный процесс. Или, напротив, тайный: никто ничего толком не знает, никому ни о чем не известно.
