Это было странно, была в этом какая-то загадка, никто не верил, что из этого невысокого, но довольно уже коренастого, белобрысого паренька может получиться король, или хотя бы более менее сносный претендент на престол. А ведь он не был кретином. Да, звезд с неба не хватал, никакими способностями, ни к каким наукам не обладал, серенький, скучненький мышонок. Не любил лошадей, оружие и игры требующие подвижности и сообразительности, но почти никогда не болел, любил поесть, мог умять два фунта сладостей в один присест. Не отмечалось в нем порывов юной рыцарственности. Как по пуху на подбородке можно судить о будущей бороде, так по ним можно предсказать особенности будущего характера. Ничего замечательного или привлекательного не было в характере юного Бодуэна. Даже большим мошенником не обещал он вырасти, даже соврать по крупному не мог. Посредственность. Тихая, может быть злопамятная.
Но Изабелла привязалась к нему со всем неистовством свежего увлечения. Она не отпускала его от себя ни на шаг. Все время обнимала, гладила, целовала. Она сама обдумывала его меню и страшно радовалась его неиссякаемому аппетиту. Вечерами она рассказывала ему сказки, а утром сама будила. Бодуэн, впрочем, уже вырос из того возраста, когда дети упиваются сказками, но не хотел в этом признаваться, чувствуя, что это вызовет неудовольствие порывистой в чувствах сестрицы. Она подавляла его силой своего темперамента, можно сказать, что он ее даже побаивался. И чем больше она говорила ему о своей сестринской любви, чем больше она ее демонстрировала, тем неувереннее и неуютнее он себя чувствовал.
Умение следовать чувству меры важно не только в любви между мужчиной и женщиной, но и в отношениях между родственниками. Если чувство одной из сторон разрастается сверх меры, а чувство другого ничтожно, или отсутствует вовсе, постройка выйдет уродливой и может, в конце концов, рухнуть.
Конрад был рад появлению этой страсти у Изабеллы. Лучше уж пусть она гладит непрерывно по голове своего угрюмого братца, чем печалится о бывшем любовнике. Он был также доволен тем, что отправляясь на войну оставляет Изабеллу не в полном одиночестве. Да и самим началом войны он был тоже доволен, он надеялся, что она как бы отсечет прежнюю жизнь, и ее прежние кошмары потеряют власть над душами живущих ныне. И тогда можно будет со спокойной совестью напомнить Изабелле о ее собственном предложении выйти за него замуж.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ПЫТОЧНЫЙ ПОЕЗД
Целый месяц прошел в мелких необязательных стычках. Разъезд сталкивался с разъездом то здесь, то там. Фортуна подтверждала свою репутацию дамы с изменчивым нравом. За сто лет военного противостояния назореи и сарацины успели как следует изучить военные приемы друг друга и выработать соответствующие противоядия. Поэтому курд, сельджук или сириец не падал в обморок при виде закованной в сталь скульптуры с длиннющим копьем, а латинского, или английского рыцаря не смущала феерическая джигитовка воинов ислама, равно как и мелькание их проворных сабель. Опытный рыцарь, как правило, побеждал суетливого сарацина, также, как ловкий сарацин самоуверенного рыцаря.
Результаты многочисленных стычек никак не влияли на настроение основных армейских масс. Боевой дух держался на предельной высоте. Полководцы и той и другой стороны понимали, что этим надо воспользоваться. Саладин попробовал было применить старинную восточную военную хитрость, он начал кружить по Хайертской долине, делая вид, что не слишком уверен в своих силах и предоставляя тяжеловесной коннице атаковать тень исламского войска. Но назореи не стали этого делать. Слишком свежи были предания неглубокой старины, в которых описывались избиения изможденной латинской кавалерии хитроумными кочевниками на легконогих лошадях. Даже сам непобедимый Танкред попадался в подобную ловушку и едва унес ноги.
Гюи приказал своему войску остановиться, пусть Саладин кружит, если у него есть к тому охота. Но царственный курд увидев, что хитрость его не приносит результата, тоже остановился.
Долина расположившаяся между двумя лагерями напоминала огромное блюдо с полого поднимающимися краями. На одном из них стояли шатры крестоносцев, на другом дымились костры мусульман. По левую руку от шатров и по правую от костров в некотором отдалении виднелись небольшие каменные постройки. Что-то напоминающее крепостную стену.
Выйдя утром из своего шатра и с наслаждением зевнув, его величество поинтересовался.
- Как зовется этот город?
Не сразу отыскался человек знающий это, им оказался барон де Бриссон, по долгу службы хорошо изучивший здешние места.
- Этот город называется Хиттин, Ваше величество.
- Что за варварское слово! - риторически выразился король. Барон попытался тем не менее ответить.
- Город очень старый, Ваше величество, имеются еще римские постройки.
- Глупости, римляне не давали таких варварских имен своим городам!
Многочисленная свита не заинтересовавшись топонимическим спором, любовалась открывшимся видом. Жаль, что в те времена не получила еще распространения пейзажная живопись, долина прямо-таки просилась на холст. Три аккуратных купы миртовых деревьев, извилистый узкий ручей, аккуратные квадраты сжатых полей, гармонично меж ними расставленные постройки из белого камня. Несколько портили впечатление дымы в лагере Саладина, создавая тревожный фон. Курды, составлявшие значительную часть его армии привыкли завтракать очень рано, так, что сотенные кашевары разводили огонь еще затемно.
Граф де Ридфор, как впрочем и великий провизор граф де Бурже, и Конрад Монферратский и другие владетели, к свите короля не принадлежали. Великий магистр на каждой стоянке возводил свой шатер на небольшом отдалении от королевского и по правую руку от него, если смотреть по ходу войска. Встречался он с Гюи не часто и только для обсуждения конкретных дел.
Брат Гийом безропотно последовал за великим магистром, даже слишком безропотно, на взгляд де Труа. Да и самого графа смиренный вид монаха нисколько не умилял и не вводил в заблуждение. Его повозка двигалась в голове тамплиерского обоза. За нею непрерывно наблюдало не менее пяти пар глаз, которым было обещано, что они будут выколоты если что-нибудь просмотрят. Наблюдали из соседних повозок, наблюдали переодетые оруженосцами, водоносами и маркитантами шпионы.
Все кому было велено следить за повозкой монаха, докладывали одно и то же. Что он едет молча, ни с кем не пытается заговорить, и сам уклоняется от разговора, если к нему обращаются с вопросом. Никаких попыток исчезнуть, раствориться. Чем дальше продолжалось это примерное поведение, тем большее оно вызывало у де Труа и у графа де Ридфора подозрение. Наученный горьким опытом великий магистр не мог поверить, что в поведении монаха нет второго дна. Де Труа не пытался развеять эту подозрительность, он не доверяя обычным соглядатаям, следил за братом Гийомом сам. Чтобы не выдать себя, он надел облачение рыцаря ордена св. Лазаря. Облачение это было таково, что позволяло никогда не обнажать лица не вызывая при этом, подозрений. Но даже в этом облачении он не рисковал приближаться к повозке брата Гийома слишком близко. Пусть монах никогда не оборачивается и не проверяет следят ли за ним, может быть у него есть глаза на затылке. Кроме того, нельзя было с уверенностью сказать что среди множества рыцарей, оруженосцев, обозных нет людей монаха, до поры до времени скрывающихся в толпе.
