Ознакомительная версия.
Травмированная вспышкой насилия в спальне матери, не понимая, что произошло с Уолли, Ангел плакала и нервничала. Догадливый врач дал ей стакан апельсинового сока, добавив в него малую дозу легкого транквилизатора. Медсестра принесла подушки. В розовом халате, надетом поверх желтой пижамы, девочку устроили на двух сдвинутых стульях, и вскоре она крепко спала.
Получив от Целестины предварительные показания, Беллини отправился вытаскивать из постели судью, чтобы тот выдал ордер на обыск квартиры Еноха Каина, приказав взять под наблюдение дом на Русском холме. Приметы нападавшего, которые сообщила Целестина, полностью совпадали с внешностью Каина. Более того, рядом с ее домом стоял «Мерседес» подозреваемого. Беллини уверенно заявил, что в самое ближайшее время они найдут и арестуют этого человека.
Том Ванадий, наоборот, не сомневался в том, что найти Каина, который, похоже, заранее продумал свои действия на случай, если нападение на Целестину не удастся, будет очень непросто. Ванадий полагал, что маньяк или залег на дно где-нибудь в городе… или уже покинул территорию, на которую распространялась юрисдикция УПСФ.
— Возможно, ты и прав, — пробурчал Беллини, прежде чем уйти, — но ты воспользовался возможностью провести незаконный обыск, тогда как я не могу войти в чужой дом без подписанного судьей ордера.
Целестина чувствовала, что мужчин связывала близкая дружба, но и уловила нотку напряженности, возможно, связанную с упоминанием незаконного обыска.
После ухода Беллини Том подробно допросил Целестину, делая упор на изнасилование Фими. И хотя тема эта по-прежнему причиняла боль, она могла лишь поблагодарить детектива за его вопросы. Без них, несмотря на огромный резервуар надежды, она позволила бы своему воображению одну за другой рисовать ужасные картины, и в ее голове Уолли умер бы добрую сотню раз.
— Твой отец напрочь отрицал, что Фими изнасиловали. Как мне представляется, потому, что в этом вопросе полностью полагался на божественное правосудие.
— Частично да, — согласилась Целестина. — Но поначалу отец хотел, чтобы Фими назвала насильника, чтобы этого человека арестовали и осудили. Отец пусть и баптист, но ему не чужда жажда мести.
— Рад это слышать, — чуть улыбнулся Том. Вроде бы с иронией, но кто мог правильно истолковать выражение столь изуродованного лица.
— И даже после того, как Фими ушла… отец надеялся выяснить, кто этот человек, чтобы посадить его в тюрьму. Но потом что-то в нем изменилось… года два тому назад. Внезапно он захотел оставить все как есть, вверить правосудие в руки господа. Он говорил, если насильник такой зверь, как рассказывала Фими, тогда Ангел и я будем в опасности, даже если мы узнаем его имя и обратимся в полицию. Не вороши осиное гнездо, не буди зверя, и все такое. Я и представить себе не могу, почему он вдруг передумал.
— Я знаю, — ответил Том. — Теперь. Благодаря тебе. Он передумал из-за меня… моего лица. Это дело рук Каина. Большую часть 1965 года я провел в коме. Когда я пришел в себя и смог принимать посетителей, я попросил позвать твоего отца. Примерно два года тому назад… как ты и говоришь. От Макса Беллини я узнал, что Фими умерла при родах, а не в дорожно-транспортном происшествии, и полицейский инстинкт подсказал Максу, что Фими изнасиловали. Я объяснил твоему отцу, почему этим насильником мог быть только Каин. Я хотел, чтобы он рассказал мне все, что знал. Но, полагаю… сидя в палате, глядя на мое лицо, он решил, что Каин — самое большое осиное гнездо, какое только может существовать, и не захотел подвергать дочь и внучку неоправданному риску.. — И вот к чему это привело.
— И вот к чему это привело. Но, даже если бы твой отец все рассказал, ничего бы не изменилось. Поскольку Фими не назвала имени насильника, я не смог действовать более эффективно.
На кроватке, составленной из двух стульев, рядом с матерью, Ангел испуганно вскрикивала во сне. Целестина не могла сказать, что ей снилось, но определенно не желтые цыплята.
— Тихо, сладенькая, тихо, все хорошо, — шептала Целестина и гладила дочку по лбу и волосам, пока ее прикосновения не прогнали дурной сон.
В поисках чего-то недоговоренного, факта, который мог бы объяснить, отчего имя Бартоломью так глубоко запало в подсознание маньяка, Ванадий задавал все новые вопросы, пока наконец Целестина не вспомнила и не поделилась с ним искомой информацией: Каин, насилуя сестру, крутил и крутил на магнитофоне черновой вариант проповеди «Этот знаменательный день».
— По словам Фими, этот псих полагал, что это забавно. Но голос отца при этом и… ну, возбуждал его, возможно, тем, что Фими испытывала большее унижение, ибо, насилуя ее под проповедь нашего отца, он унижал и его. Но об этом мы папе так и не рассказали. Не видели особого смысла.
Какое-то время Том сидел, наклонившись вперед, вглядываясь в виниловые плитки пола, обдумывая ее слова. Потом заговорил:
— Связь, конечно, есть, но мне далеко не все ясно. Итак, он получал дополнительную остроту ощущений, насилуя Фими под аккомпанемент проповеди ее отца… и, возможно, пусть он этого не понимал, слова преподобного запали ему в душу. Я не думаю, что наш трусливый женоубийца обладает чувством вины… хотя, кто знает, может, твой отец сотворил чудо и брошенное им семечко проросло.
— Мама всегда говорит, что свиньи точно полетят, если папа сочтет нужным убедить их, что у них есть крылья.
— Но в проповеди «Этот знаменательный день» Бартоломью — апостол, историческая фигура, и он используется как метафора с тем, чтобы показать последствия наших самых обычных дел.
— И что?
— Он — не реальный, ныне живущий человек, которого следует бояться Каину. Откуда у него взялась эта навязчивая идея? Почему он ищет Бартоломью? — Он встретился взглядом с Целестиной, словно она могла ответить на его вопросы. — А существует ли настоящий Бартоломью? И какое отношение имеет он к нападению на тебя? Есть ли здесь какая-то связь?
— Я думаю, мы свихнемся, как и он, если попытаемся разобраться в его перевернутой с ног на голову логике.
Ванадий с ней не согласился.
— Я думаю, он одержим злом, но не считаю его сумасшедшим. И он глуп, каким зачастую бывает зло. Он слишком самодовольный и тщеславный, чтобы признать собственную глупость, поэтому и попадает в ловушки, которые сам же и ставит. Но глупость не делает его менее опасным. Он даже более опасен, чем мудрый человек, думающий о последствиях.
Монотонным, гипнотизирующим голосом, убедительными доводами, неспешностью манер, меланхоличностью, умом, светящимся в серых, особенно прекрасных на изуродованном лице глазах, Ванадий напоминал мощную гранитную глыбу, которая устояла бы в любом катаклизме, укрыла бы от любой опасности.
Ознакомительная версия.
