— Нет, не включится. Папа и мама не знают, что нам известно кодовое слово, которое ее включает.
— Да, но…
— Зайчишка-трусишка! Девчонка! Бояка!
— Не обзывайся. Ты мой друг, мой брат-близнец. Не смей обзываться. Я этого не люблю.
— А я буду, — ухмыльнулся Бейкер. — Надо же тебя вытащить. Я люблю тебя, но ты не всегда мне нравишься. Тебе надо быть больше похожим на меня. А как же ты таким станешь, если не будешь тренироваться?
— Ну ладно. Только мне сначала надо одеться.
Медленно и неохотно Джефф натянул на себя одежки. Он трясся от страха, но в то же время чувствовал радостное волнение. Неужели он правда это сделает? Будет настоящее приключение. Плохо только, что если его поймают, то накажут, а Бейкера и пальцем не тронут.
Джефф отдал экрану команду притушить свет в коридоре, и они пошли к выходу. Вдруг кто-то из родителей проснется, увидит яркий свет и встанет проверить, в чем дело.
На середине коридора Джефф услышал голоса, ведущие какой-то неразборчивый разговор.
— Не спят! — шепнул Джефф Бейкеру. — Теперь мы не сможем уйти.
— Вот еще! Пошли все равно.
Они тихо двинулись дальше. Джеффу казалось, что его сердце скоро прорвет грудную клетку. Перед приоткрытой дверью родительской спальни Бейкер сказал:
— Давай послушаем. Может, что-нибудь узнаем. Взрослые ведь нам ничего не говорят. Думают, они самые умные и таинственные.
Джефф подошел вслед за Бейкером к двери. В спальне было темно. Папа с мамой разговаривали так тихо, что Джефф почти не разбирал слов. Потом он уловил свое имя. Они говорили о нем.
Он напряг слух, но они говорили уж очень тихо, хотя и неспокойно. Почему они в такой час не спят и говорят о нем? У Джеффа почему-то создалось впечатление, что разговор идет о чем-то, что уже давно их беспокоит и будет беспокоить еще долго. В голосах была грусть и гнев — гнев друг на друга.
Бейкер прошептал Джеффу на ухо, хотя шептать было не обязательно — его слышал один только Джефф:
— Пошли обратно в нашу комнату. Включим аудиомонитор в их спальне и послушаем.
— Это нехорошо. И если нас на этом поймают, то накажут меня, а не тебя.
— Не поймают. Чего ты все время трясешься, как студень?
— А вдруг они велели своей стенке выключить звук? Мы все равно ничего не услышим.
— Как можно знать, пока не попробуешь? Делай то, что я тебе говорю — тогда, может, не будешь такой размазней.
Джефф разозлился.
— Я не такой, как ты говоришь! Не такой! — Он колебался. Ему очень хотелось узнать, что говорят о нем родители. — Ладно, я это сделаю. Но если нас поймают, никогда больше не буду играть с тобой!
— Ну да. А с кем же ты будешь играть? Так и будешь сидеть один. Ничего из тебя не выйдет, так и останешься боякой, если выгонишь меня. Лучше я возьму и выгоню тебя. Уж очень ты противный.
Идя обратно по коридору, Джефф вспоминал, не сделал ли он чего-то очень плохого, сам не зная об этом. По его разумению, он был хорошим. Он ничем не огорчал родителей — вот только был несмелый, не хотел драться с мальчишками, боясь, что его побьют, и не мог связать двух слов, когда его вызывали отвечать. Но с этим он ничего не мог поделать — нельзя же сердиться на него за это.
Только кто их знает, родителей. Их любой пустяк может расстроить. В их правилах часто нет никакого смысла. А их объяснения — когда они берут на себя труд что-то объяснять — для них, может, и хороши, а для Джеффа сплошная дурь. Иногда Джеффу казалось, что во взрослых не больше человеческого, чем в тех космических пришельцах, которых показывают по телевизору.
Впрочем, ему казалось, что и ребята в школе — тоже не люди, не земляне.
Джефф с Бейкером вернулись к себе и сели рядом на диване. Джефф сказал:
— А вдруг они включат мой монитор, чтобы посмотреть, как я тут?
— Зачем им это?
С сердцем, забившимся еще сильнее, Джефф активировал голосом аудиомонитор в спальне родителей и прибавил громкость. Видео он включать не хотел. Если его застанут за этим, то накажут вдвойне. И потом, у них в комнате темно и он их все равно не увидит. А может, они включили свет и занимаются этим самым?
Он поделился своей мыслью с Бейкером. Тот фыркнул:
— Что-то непохоже, чтобы они были настроены на любовь.
— Нет, нельзя ему об этом говорить, — сказала мать. — Мы не должны. Такой шок повлияет на всю его жизнь.
Крепким нашего мальчика не назовешь, он чувствителен, даже слишком. И что будет, если мы ему скажем, а он скажет кому-то еще? Тогда мы попадем в большую беду, сам знаешь.
— Знаю, знаю. Не такой я дурак, каким ты меня считаешь. Мы ничего ему не расскажем, пока он не подрастет настолько, чтобы понимать, что болтать об этом нельзя.
— Да зачем вообще говорить? Ему вовсе не нужно об этом знать. Это не сделает его ни лучше, ни счастливее.
— Правда есть правда.
— Черт бы побрал тебя и твою правду! Тут речь не о науке. Мы говорим о нашем сыне, о его чувствах. При чем тут правда? Незачем ему знать, что мы лгали ему для его же блага и уж точно для своего. Люди постоянно лгут друг другу. Да, иногда нужно сказать правду, но людям нужна именно ложь. А Джеффу нужна именно эта ложь.
— Нет. Правда должна торжествовать. Но сказать её следует осторожно, в нужное время и при нужных обстоятельствах.
«Что сказать, что? — спрашивал себя Джефф. Сердце у него разрывалось на части, он потел и весь дрожал. — Что?»
Из телефильмов он знал, что бездетные пары иногда усыновляют детей. А быть приемным ребенком почему-то — он не совсем понимал почему — опасно. Или стыдно. Чего-то тут следовало остерегаться, хотя актеры и говорили, что любовь решает все. Не моя плоть и кровь! Так сказал кто-то в фильме.
— Давай оставим это и поспим немного, Бога ради! — сказал отец. — У меня завтра трудный день, серия финальных испытаний «Экса». А у тебя встреча с членом комитета молекулярных исследований, и…
— У тебя всегда предлог найдется. Сделай милость, давай закончим этот разговор сейчас и придем к какому-то разумному решению! Терпеть не могу откладывать на потом и не вижу причин откладывать.
— К разумному, — саркастически повторил отец. — То есть к твоему. Почему нельзя подождать? Даже если мы решим сказать ему, сейчас это все равно невозможно. Пройдут годы, пока это станет возможным. Так почему бы не подождать того времени? Когда ему будет восемнадцать и ему можно будет сказать заодно и об иммерах?
— Ты же знаешь, какая я. Мне нужно знать сразу. Промедление сводит меня с ума. Ты прав в том, что сейчас ему ничего говорить нельзя. Но я годами не буду спать по ночам, если мы не решим этого сейчас.
