Хотя по моим собственным ощущениям я был целен и трёхмерен, как всё вокруг, я не мог отделаться и от чувства, что я плоский – и другие люди вокруг тоже плоские, и весь город плоский. Мне казалось, что я часть фотографии. Это живая фотография, движущаяся. Люди ходили кругом, взбирались по лестницам, входили в комнаты; всё в порядке. Но у фото есть края, за которые никто не выйдет. В глазах неизвестно какого четырёхмерного разума, изучавшего фотографию, я – просто плоская картинка.
Если мы плоские, как же мы входим в здания? Как наши головастиковые шпионы шпионят за нами внутри комнат? Думаю, наши «внутри» и «снаружи» не имеют ни малейшего значения для хозяев Четверомирья. Для них всё это – плоскость. Так сказать, аналогично. Всегда аналогично.
происходит
без малейшего предупреждения:
внезапный тошнотворный рывок,
кажется, он длится в этот раз дольше
и заканчивается
в секции бурых медведей. Опа, я внутри неё. Трава, кусты, деревяшки для забавы, грязный пол, высокая стена, скошенная так, чтобы никто из бурых не смог взобраться наверх и вылезти.
Может, они решили, что одетые люди – это тоже что-то вроде медведей, особенно когда медведи встают на задние лапы, ну вот как сейчас, принюхиваясь и вглядываясь в меня.
На задние лапы, прежде чем пасть на все четыре и кинуться на меня.
Что будет, если бросить паука в муравейник или муравья в паутину? А вот посмотрим.
Хорошо, что я вооружённый охранник. Плохо для медведей. Никакого выбора, точно. Вот скоро мы их перестреляем.
Пистолет к бою, спустить предохранитель.
Щёлк.
Щёлк.
Щёлк.
Щёлк.
Боже мой. Что-то вынуло патроны прямо из обоймы. Четырёхмерное существо может попасть в запертую комнату, в захлопнутый ящик без всякого труда. Или даже в заряженный пистолет и опустошить его. Немного сказочно, только они могут воспользоваться и крохотными четырёхмерными инструментами. Или вырастить крохотные веточки-щупальца. Микропальцы. Никаких проблем.
Щёлк.
«Помогите!..»
Над нами висят сгустки лягушечьей икры и смотрят.
Николай Караев
День, когда Вещи пришли в Себя
Бессчётным утром старенькое Солнце бодро вскарабкалось на небосвод, чтобы утвердиться там ненадолго среди грозных рваных сизых Туч, и Листья вокруг дружелюбно зашелестели. Проснувшись, Доктор Никопенсиус решил осуществить наконец мечту, которая терзала всё мое Существо последний Кусок Времени. Я отправился в путешествие.
О том, что он (я) отправляется в путешествие, мудрый Никопенсиус знал с того Момента, как очнулся бессчётным утром под Кустом дикой Малины, тщательно обобранным накануне. Доктору давно уже не попадался столь щедрый и обильный малиновый Куст. Накануне, покончив с последней Ягодой, он (Доктор) свернулся калачиком тут же (под Кустом) и проспал немалый Кусок Времени. Пробудился бессчётным утром, взглянул на запредельный небосвод, который просматривался меж крон Деревьев неизвестной мне породы, и узрел золотое Светило, что двигалось неспешно по невидимым Рельсам небесной Надземки от станции рассвета до станции заката.
Доктор пришёл в самое поэтическое расположение Духа и вспомнил сон, который приснился мне, пока я спал под Кустом, на который наткнулся накануне, когда уже не ждал милостей от Матери-Природы.
Во сне мечтательный Никопенсиус впервые за огромный Кусок Времени увидел Город. В нём (Городе) он (Никопенсиус) жил вместе с ещё пятьюстами восьмьюдесятью шестью тысячами тридцатью пятью (по состоянию на День, когда Вещи пришли в Себя. Эту невообразимо длинную и утомительную в плане написания цифру памятливый Никопенсиус успел прочесть утром (того Дня) в последнем выпуске Газеты «Орегонец» до того, как эта Газета упорхнула прочь) Горожанами, пока Вещи не пришли в Себя и из Города не пришлось уйти восвояси.
Итак, собравшись с Духом, я отправился в путь по Тропинке, которая однажды была просёлочной Дорогой и выводила к другой Дороге, широкой и асфальтовой, которая, в свою очередь, вела в Город, в котором некогда жил внимательный Никопенсиус, чей острый взор не уставал пронзать окрестности в поисках чего-нибудь съестного, как то: Ягоды, неядовитые Грибы или полезный для моего пищеварительного тракта Синий Мох. Тропинка петляла меж Деревьями всевозможных пород, которые (Деревья) угрюмо качали узловатыми Ветвями, норовя похлопать меня (Доктора) по плечу. На Ветвях сидели молчаливые Птички с тонкими ножками.
В один Момент Доктору показалось, что он узнал место, на котором расстался когда-то с Интернациональными Балерунами. Потом настал другой Момент, и Доктор понял, что ошибся. В третий Момент, отстоявший от второго много дальше, чем второй от первого, Никопенсиус вынужден был пересечь вброд (ибо иного способа перейти журчащий Ручей не было) небольшой журчащий Ручей, образовавшийся, судя по особенностям рельефа дна, там, где прошла однажды колонна очень тяжёлых Вещей.
Может быть, подумал я, колею для Ручья проложили Типографские Прессы, те самые, что повстречались Доктору, когда я (он) хромал по капитолийскому Шоссе. Впрочем, вспоминал Доктор, шествие Типографских Прессов и других Промышленных Машин он увидел около полудня того Дня, а началось всё со стука. Да, именно со стука. Стук был везде. До того Дня я не знал, что в этом Мире возможен столь необъятный, беспримерный, всепроникающий стук. Никопенсиус спросонья подумал даже, будто он сошёл с Ума, которого, по заверениям Врачей, у меня всегда был недостаток. Сонный Никопенсиус открыл глаза, но стук не унимался, причём стучали со всех сторон, а звучнее всех прочих стуков казался стук со стороны Стены, что было удивительно, ведь в той стороне не было никого, кто способен был издать такой сочный стук, равно как, надо заметить, и в других сторонах, потому что одинокий Доктор жил в своём Доме совсем без никого, Отшельником, каковым я остаюсь и по сю Пору.
Итак, напуганный Никопенсиус открыл глаза (в тот День), однако метод, до того Дня обычно помогавший, оказался недейственным. Если коротко: ничего не изменилось. Бдительный Доктор Никопенсиус вынужден был сойти с Кровати на пол, точнее, на Ковер, поскольку решил, что в его Дом проникли Воры. Но эту мысль я быстро отверг, потому что Ворам положено делать своё дело тихо, без шума и уж во всяком случае без стука, который и не думал прекращаться, жуткий стук, кошмарный стук, чудовищный стук, словно стучали наяву.
Именно наяву и стучат, понял Доктор, обернувшись к Стене, что являлась будто бы источником стучания. У Стены стоял большой, книжный и весьма многоуважаемый Шкаф, полки которого были заставлены множеством Книг: развлекательных, художественных, научных, энциклопедических – проще говоря, всевозможной Литературой.
