— Показывай, — не выдержал я. — Кажется, я уже понял, к чему ты!
Дитриш улыбнулся и отошел от обеденного стола. В дальнем углу зала на курительном столике лежало что-то завернутое в плотную красную ткань. Дитриш развернул предмет и торжественно показал мне:
— Вот. Оружие Людей-над-людьми.
— Да… жадность солдата обуяла… — признал я, хоть и был слегка разочарован. В руках у Дитриша был автомат — точно такой же, как утопленный мной в море.
— Только патронов нет, — с сожалением добавил Дитриш. — Видишь, в это отверстие вставляется специальный контейнер, в нем хранятся патроны. Отец пытался сделать замену, но так и не сумел.
— Магазин есть у меня в сумке, — сказал я. — Но там всего четырнадцать патронов. Лучше, чем ничего, конечно…
— Держи. — Дитриш протянул мне оружие. — Тогда он твой.
— Жемчужина, — сказал я. — Немыслимой красоты и цены. А?
— Вот жемчужину я бы пожадничал отдать, — признался Дитриш. — А оружие… я не умею из него стрелять. У меня нет от него важной части и патронов. И вообще тебе оно нужнее.
— Спасибо, — сказал я. — А я свой автомат утопил. В море. Когда спускался со скалы по веревке. У меня была очень прочная, но тонкая веревка. Как нитка на вид. Я ее обмотал вокруг автомата…
— А, знаю, — просиял Дитриш. — Солдат показывал отцу, тот рассказал мне. Вот, приклад откидывается, так… Тут в прикладе специальная рамка, в которую пропускается нить, и зажим, который контролирует спуск. Держишься за ствол и приклад, а пальцем легонько регулируешь скорость… Ты очень умный, Кирилл, если сам до этого дошел!
— Ты даже не подозреваешь, какой же я идиот, — глядя на автомат, сказал я. — Я… в общем, я все делал иначе. Совсем иначе. И чуть не разбился.
— Тогда тебе просто везет, — сказал Дитриш. — Знаешь, это, может, даже и лучше, чем быть умным, но невезучим.
Мы почему-то склонны считать, что люди, которые нам нравятся и даже вызывают зависть, все эти успешные спортсмены, популярные артисты, знаменитые музыканты, удачливые бизнесмены — они всегда счастливы. Вся «желтая» пресса, по сути, тем и кормится, что разубеждает нас в этом — «она развелась», «он запил», «эти подрались», «тот изменил». И мы читаем, кто-то брезгливо, а кто-то с радостным любопытством. Читаем не потому, что грешки и беды знаменитостей так уж велики. А потому, что только эта размазанная по газетной бумаге грязь способна нас утешить. Они такие же, как и мы. Они пьют шампанское за тысячу долларов, а мы — чилийское вино. Они едут в Австрию на горнолыжный курорт, а мы — к теще на дачу. Им рукоплещут стадионы, а нас жена похвалила за то, что мусор вынесли. Но все это не имеет значения, если у них та же самая тоска, та же самая печаль, та же ревность и те же обиды.
И мы не замечаем, как сами накручиваем ту пружину, что заставляет их пить коллекционные вина, когда они в них ничего не понимают, а хотят пива, что заставляет их буянить в Куршавеле и драться с журналистами. Потому что чем упорнее макать человека в его проблемы и кричать «Ты такая же скотина, как и мы!», тем сильнее ему захочется ответить: «Нет, нет, не такая, а куда большая!»
Я смотрел на молодого, красивого, умного парня, которого уважает едва ли не все население его маленького мирка, и понимал, что он не слишком-то счастлив. Что пусть в меньшей мере, чем у нас, но незримый пресс ответственности, зависти, неравенства существует и тут. И это может быть удача, а может быть и целиком его заслуга, что он вопреки всему остается хорошим парнем.
— Не сказал бы, что ты невезучий.
Дитриш усмехнулся.
— Я всю жизнь занимаюсь не тем, чем хочу. Семейная преемственность. Если твой прадед в голодные дни раздал все запасы продовольствия и спас город, если твой дед первым построил водохранилище, если твой отец сорок лет был мировым судьей — то и от тебя все ждут… — Он помедлил.
— Подвигов? — подсказал я.
— Да нет… Если бы подвигов! Знаешь, как мне хочется вместе с тобой пойти к этой башне? Но я не пойду. От меня ждут работы. Того, что буду таким же предприимчивым, щедрым, терпеливым, находчивым, как мои предки. Что есть такой вот уважаемый человек Аль Дитриш, к которому и город, и каждый человек может обратиться, если нужда возникнет. Даже жениться, к примеру, я просто обязан на умной, бедной и некрасивой девушке.
Я засмеялся.
— Тебе смешно. А это тоже как традиция. Как легенды проституток про влюбившегося солдата. Только тут все по-честному, Дитриши всегда брали жен умных, но из простых семей. И некрасивых.
— Та девушка в библиотеке, она красивая, — сказал я небрежно.
Дитриш покраснел.
— Ты вино пьешь?
— А то!
Он откупорил бутылку, разлил темное красное вино по бокалам. Пробормотал:
— Красивая… Она еще из богатой семьи. В родстве с правящей династией.
— Зато она умная. Хоть одно условие соблюдено.
— Дурак ты, хоть и из другого мира, — пробормотал Дитриш.
У меня вдруг возникло ощущение, что мы знакомы много лет. И я легко ответил:
— Да ты сам дурак. Ты на своем месте, верно. И подвиги твои вовсе не в том, чтобы с ружьем наперевес карабкаться в гору. Тем более что тебе-то ничего плохого Люди-над-людьми не сделали… Ты на своем месте, тебя уважают. Правильно. Так и делай то, что должно делать. Расти свои апельсины, построй какой-нибудь завод, изобрети чего-нибудь. У вас тут есть чем заняться. Снаряди экспедицию. Не на берег материка руины грабить. А дальше. Нормальные карты составьте. Может быть, вы не одни в этом мире. Если даже все материки погибли, островов-то много. Хоть узнаешь наконец, где вы живете… в Гренландии или в Японии.
Мне показалось, что у Дитриша загорелись глаза. Неужели то, что я предложил, никогда не приходило ему в голову?
— В открытом море опасно, — сказал он. — Только отчаянный человек сунется не к берегу, а в никуда.
— У нас такие отчаянные были, не поверю, что у вас перевелись. Найди капитана Ван Тао. Он очень отчаянный. И, по-моему, нуждается в деньгах. А я у него еще пятнадцать марок спер, — в приступе откровенности добавил я. — Даже больше, если с мелочью.
Дитриш улыбнулся:
— Я ему верну. И спрошу, насколько он отчаянный.
— И женись, — добавил я. — Не расстраивай народ. А то в библиотеку всякие заходят, знаешь ли…
— Туда сопливые дети и старые пердуны заходят, — буркнул Дитриш.
— Ну, дети могут и подрасти…
— Перестань, а? — возмутился Дитриш. — Ты себя ведешь будто мой отец!
— А что? Если я из прошлого, то в какой-то мере твой предок. Могу и покомандовать.
Как ни странно, но Дитриш принялся обдумывать этот аргумент всерьез. Похоже, предков своих он и впрямь уважал.
