Накануне мой адвокат Фескин уговорил меня облачиться в одежду, и теперь, с достоинством вышагивая по залу суда меж двух рядов скамей, я чувствовал, что выгляжу великолепно. Мимоходом задавшись вопросом: кто из этой почтенной публики нынче ночью был в той толпе, что под окнами камеры требовала моей немедленной казни, – я повернулся и улыбнулся всем и каждому. Эмилия вместе с матерью сидела где-то на галерке. Девочка помахала мне рукой, я ответил ей тем же.
Обвинитель был, что называется, истово верующий – желчный заморыш по прозванию Джасвет Фрабон (и какая мать способна одарить своего сына таким имечком?). На нем был коричневый, лоснящийся дешевизной костюм. Волос у этого типа явно недоставало, хотя три жидкие космы, зачесанные на лоб, призваны были убедить присутствующих в обратном. При одном взгляде на него становилось ясно: он слишком благочестив, чтобы есть. Желтые ногти, желтые зубы, кожа цвета бледной поганки…
Когда констебль вызвал Фрабона для вступительной речи, тот сразу набросился на меня с напыщенными религиозными сентенциями. Когда же я поправил его небрежную цитату из Святого Ильфа, оба, и Спенсер и Фескин, велели мне замолчать. Я скромно повиновался.
По законам Вено, чтобы изложить дело, обвинению предоставлялся первый день заседания. На следующий день защита имела возможность опровергнуть выдвинутые обвинения. Утром третьего дня констебль выносил свой вердикт. Фрабон начал с того, что пригласил в качестве свидетеля Семлу Худ и заставил ее вновь повторить историю с каменным ножом. На губах старухи играла самодовольная ухмылка, когда она стояла перед залом, высоко, на всеобщее обозрение, подняв оружие над головой. Пока она разглагольствовала, Фескин наклонился ко мне и зашептал, что планирует подать встречный иск с требованием ее ареста за воровство. Я горько рассмеялся. Спенсер утихомирил меня строгим взглядом, а по морю зевак прокатилась волна возмущенного ропота.
Вслед за Семлой Худ перед судом выступили ее соплеменники – троица достопочтенных идиотов, которые по очереди дали одинаково бессвязные показания. К тому времени, когда они кончили, весь зал погрузился в дремоту. Однако когда Фрабон предъявил новую улику – книжицу в красной обложке, так называемый «дневник Клэя», – аудитория встрепенулась. Вытащив откуда-то страничку одной из знаменитых рукописей Клэя, обвинитель положил ее на стол перед Спенсером, рядом с книжечкой.
– Обратите внимание, – обратился он к констеблю, – на полную идентичность образцов почерка.
Констебль поводил глазами из стороны в сторону, после чего кивнул и попросил:
– Нельзя ли поконкретнее?
– Разумеется! – воскликнул Фрабон и пустился в доскональное сравнение точек над «и» и хвостиков после буквы «у». – У «М» же в слове «Мисрикс», что очень характерно, ваша честь, имеются острые кончики, подобные рогам демона, – сказал он, а когда Спенсер склонился над бумагами, окинул меня уничтожающим взором. В ответ на это я поднял хвост, изогнув кончик в совершенном подобии вопросительного знака. В публике послышались смешки.
– Если вас не затруднит, ваша честь, прочтите вот это место, – попросил обвинитель, тыча пальцем в раскрытый дневник.
– Как вам угодно, – отозвался Спенсер. Он откашлялся и своим резким голосом приступил к чтению: – «Черного пса нет вот уже два дня, и, боюсь, его сожрал демон. Прошлой ночью я проснулся и обнаружил его стоящим надо мной с алчным блеском в желтых глазах. С губ его капала слюна, и я уверен, что если бы не проснулся вовремя и не вытащил нож, он бы с удовольствием закусил мною. Думаю, он прикончит меня – это вопрос пары дней. Запределье овладевает им, и он не раз говорил мне, что хочет снова стать с ним единым целым. Я предлагал ему расстаться, но он уверяет, что я в безопасности. Однако вот уже несколько дней я замечаю, что он смотрит на меня так, как я мог бы смотреть на олений бифштекс, о котором мечтаю с тех пор, как попал в этот ад»…
– Очень хорошо, ваша честь, – сказал Фрабон, когда констебль сделал паузу. – Здесь есть еще два отрывка, в которых подозрения Клэя превращаются в уверенность и он прощается с миром… Если позволите, я прочту один из них.
Обвинитель потянулся за дневником, и Спенсер согласно кивнул. Сделав шаг мне навстречу, Фрабон начал читать:
«Последнюю неделю я прячусь от Мисрикса в этой пещере. Вуд так и не вернулся. Пишу я лишь для того, чтобы немного развеять тревогу. Когда я сижу с ножом в руках и жду, что сейчас раздастся клацанье копыт по камням или шум крыльев, мне иногда кажется, что я до сих пор в памяти Белоу. Прошлой ночью мне снились Анотина и Арла и еще какая-то женщина на улицах Анамасобии. Прошлое захлестывает меня, наводняя намеками, притом абсолютно бессмысленными. Раствориться в глуши – разве не об этом я мечтал?»
Обвинитель захлопнул дневник у меня перед носом, потом повернулся на каблуках и вернулся к Спенсеру.
– Теперь, когда вы услышали это, осталось узнать последнее, – произнес Фрабон.
– И что же? – спросил констебль.
Обвинитель медленно полистал книжицу. Добравшись до последней странички, он горестно покачал головой.
– Последние написанные Клэем слова, его послание к нам, гласят: «Я не понимаю…»
Выдержав паузу, Фрабон продолжил:
– Я тоже не понимаю. Не понимаю: к чему судить дикого зверя? Его место не здесь, а где-нибудь в лесах, подальше от города. Это оскорбление самой идеи Правосудия!
– Полегче, Джасвет, – перебил его Спенсер и объявил обеденный перерыв.
Меня отвели назад в камеру, где стражник спросил, что я буду есть. Я, как обычно, заказал вегетарианское блюдо, но прежде сказал:
– Как насчет Фрабона, с печеными яблоками в каждом отверстии?
Когорта моих стражников от души рассмеялась.
Только теперь, когда я вновь оказался в камере, устроенный обвинителем цирк начал бесить меня. Ложь от первого до последнего слова! Он как будто говорил о каком-то другом, им самим придуманном мире! Оставалось только успокаивать себя мыслью: «Ты был там с Клэем, ты знаешь, что произошло. Не позволяй этой чепухе сбить тебя с толку».
Вскоре Фескин пришел навестить меня. Стражники с ружьями ушли обедать, и в коридоре остался только один усталый сонный охранник. На всякий случай, мы решили переговариваться шепотом. Учитель сел на койку – туда, где сидел предыдущей ночью призрак Белоу.
– Что в твоей рукописи такого, что может опровергнуть улики Фрабона? – спросил он устало.
– Доказательство того, что Клэй жил еще много лет после того, как я покинул Запределье, а возможно, жив и поныне, – спокойно отвечал я.
– И эти записки объективны? – уточнил Фескин. Я объяснил ему, каким образом я нашел след Клэя, как собирал образчики элементов Запределья… Когда я закончил краткий рассказ о злоключениях охотника, у Фескина тряслись руки.
– Ты сам знаешь, – сказал он, – после перерыва Фрабон собирается вызвать для дачи показаний Хораса Ватта. Тот предъявит им труп. Думаешь, твоя история будет столь же убедительна?
– Я продемонстрирую свои способности суду, – заверил я.
– Порой я думаю, что напрасно пригласил тебя в город, – признался Фескин.
Я шагнул к нему и опустил ему на плечо руку:
– Вы добрый человек.
Хорас Ватт, чья внешность целиком и полностью соответствовала его репутации отважного путешественника, выступил вперед, возвышаясь над Фрабоном, как скала над коровником. Он был молод – пожалуй, даже моложе Фескина, но вдвое шире в плечах, густые светлые волосы спутанной гривой спускались по плечам. В глазах его еще светилась дикость Запределья, однако он был столь же спокоен, сколь суетлив был Фрабон.
– Мы побывали в Запределье, – начал Ватт. – Когда мы перешли границу, нас было одиннадцать. Вернулись только семеро да один разложившийся труп. Демоны, на вид такие же, как этот, – он указал на меня, – словно бешеные собаки, загрызли четверых моих товарищей. Мы подстрелили их без счета, но всегда появлялись новые, и им не было конца. Мы взяли с собой двух собак-ищеек, которые в первую же неделю привели нас к пещере, где мы нашли останки Клэя. Потребовалось почти три месяца, чтобы выбраться оттуда. Завладев тобой. Запределье не любит выпускать добычу.
