К большой витрине, за которой принимали от населения изделия из золота и серебра, Микола не пришел, а прибежал. Он знал, что не только опоздал, но пришел напрасно. Он знал систему сдачи драгоценностей, установленную самими желающими избавиться от своего “богатства” — нужно прийти в пятницу формально к восьми утра, а на самом деле намного раньше. Желающих-то много, а записаться удается лишь тем, кто пришел в числе первых. В восемь часов работница скупки придет сюда и, открывая двери, начнет бурчать, что ей мешают работать, что талоны будут выдаваться только завтра. Однако люди не перестанут еще с час толпиться. Пойдет по рукам список, допишутся новые желающие. Наконец, золотовладельцы расходятся, чтобы собраться здесь же в семь вечера. Состоится перекличка. Того, кто не явился, не без удовольствия вычеркивают. На следующий день, в субботу, все снова пораньше сбегаются к витрине скупки, проводят перекличку. А в восемь часов — выдают талончики на всю неделю. Получил талончик и уже знаешь, в который день и час тебя освободят от тяжелого металла. Недоумки без талончиков испепеляются взглядами и безжалостно оттираются локтями тех, кто, недосыпая и убегая с работы, выхлопотал право на свой день и час. Но от друзей Микола знал, кое-кому удавалось упростить этот “героический” путь. На это он и рассчитывал. Возле дверей стояло человек десять.
— Вы все с талончиками? — тихо спросил.
Ему никто ничего не ответил, но все посмотрели на него внимательно. Когда же он, пытаясь отдышаться, опрометчиво дохнул одеколоном, интерес к его особе сразу уменьшился. Тем не менее один коренастый краснолицый усач в кожаном пиджаке продолжал смотреть изучающе, хотя несколько иронически и свысока, но вполне по-деловому.
— Принес что-то на комиссию?
— Принес.
— А что, если не секрет?
— Часы.
— Золотые?
— Конечно.
— Какие? Сколько хочешь за них? Пойдем прогуляемся… Если, конечно, хочешь.
— Пойдем.
Они зашли за угол дома, но усачу это место показалось недостаточно уютным для разговора, и он повел Миколу под каменную арку старого дома.
— Ну-ка, покажи.
Микола не без опасения достал из кармана отцовские часы, положил на чужую ладонь. Вроде бы не было оснований бояться усача, но разве узнаешь, где соломку подложить. Вдруг, к примеру, схватит часы — и айда проходными дворами. Попробуй догони его. Или заедет меж глаз так, что и догонять не захочется. Но усач ведет себя спокойно и заметно волнуется, чтобы Микола его самого не надул. Рассматривал часы со всех сторон, изучал, наконец, сказал:
— Ну, что я скажу… Две сотни за них могут дать… Кстати, они на ходу?
— Ходят, ходят, — ответил Микола. — Прекрасный механизм, разве придется почистить.
— Вот и чудесно, — равнодушно продолжил краснолицый. — Мне с ними все равно не ходить… Минус комиссионные затраты… Рублей на сто восемьдесят еще можно рассчитывать…
— Этим часам не меньше трехсот цена, — уверенно произнес Микола.
Усач посмотрел на него высокомерно, снова принюхался к Миколе, и твердо заявил:
— Значит, так, три десятки навару — это не много. Без талончика тебя сегодня все равно не пропустят. А деньги тебе нужны вижу, сразу. Могу дать сто пятьдесят. По рукам?
— Мало, — возразил Микола. — Очень мало. Ему не менее трехсот цена.
Коренастый рассмеялся.
— Комик ты. Я на этом собаку съел. Можешь плюнуть мне в глаза, если тебе дадут за него хотя бы двести. Понимаешь? Я беру свои честные три червонца. И все. Могу даже… — усач на минутку умолк, присматриваясь, затем продолжил: — Могу даже взять пузырек… У меня тут рядом товарищ живет, ждать до двух не придется. Считай, обмоем как положено, взаимовыгодное дело. Я угощаю. Договорились? Или ты, может, не пьешь? — усмехнулся.
Это предложение меняло дело.
“Эксперимент продолжается. К тому же, все выпитое добавится к стоимости часов”.
— Договорились. Только коньячку. Ладно?
Усатый посмотрел на Миколу с сомнением, но ничего не сказал, лишь буркнул неуверенно:
— Угу…
Он положил часы в карман, — Микола напрягся, — но тот спокойно достал надорванную пачку с десятками и отсчитал пятнадцать купюр.
Жестом приглашая следовать за ним, усач направился к подземному переходу. Микола поплелся следом. Они вышли на противоположную сторону улицы, коренастый достал купленные часы, продолжая рассматривать их на ходу.
— Тебя как звать?
— Миколой.
— Тебе просто повезло. Понравился ты мне чем-то. Почти без навара тебя выручаю. Вижу, что тебе деньги очень нужны. Сам знаю, как оно бывает в жизни… Ты где работаешь?
— В театре, — буркнул Микола и, поймав удивленный взгляд, уточнил: — Рабочий сцены.
— А-а-а… На такой работе не разживешься… Ну вот, мы и пришли.
Они остановились перед массивными входными дверями подъезда.
— Здесь мой товарищ живет. А ключи сейчас у меня. Товарищ в командировку поехал. Просил за квартирой присмотреть. Вот я и захожу иногда… Выпивки у него всегда навалом — коньяки всякие и вина… Не обеднеет, если мы с тобой немного посидим… А почему коньяка захотел? Правда, не пьешь другого? — спросил с иронией. — А я лично горилочку уважаю. Испытанный продукт.
Вошли в кабину лифта.
— А тебя как звать?
— Меня? Георгием… — помедлив, отвечал усач, доставая связку ключей.
— И ты тоже Георгий? — вяло удивился Микола.
— И я тоже Георгий, — как-то машинально повторил за ним усач, выходя из лифта на седьмом этаже.
Микола хотел спросить и его, где он работает и что делает на этом свете, однако сообразил, что делать это “неэтично”.
Хотел сказать и о себе, что он не просто рабочий сцены, но и литератор, однако сам же рассмеялся, представив себя сейчас со стороны.
Они вошли в квартиру. Георгий заставил Миколу разуться:
— Хозяин очень порядок и чистоту любит.
В коридоре и в комнате, в которую они потом вошли, действительно было очень нарядно и чисто. Просто все вылизано. Хорошая мебель, скромная, но изысканная обстановка. Одна стена целиком занята полками с книгами. На другой — большой пушистый ковер с восточным орнаментом. Немецкий уголок отдыха. Непривычной формы цветной телевизор с огромным экраном.
— Интересная машина, — заметил Микола, подходя к телевизору. — И сколько же твой товарищ за него отдал?
— Точно не знаю… Кажется, полторы тысячи. Это на чеки брал. Он часто за границей работает. Нормально зарабатывает. Имеет чеки. Так ты и вправду только коньяк? Гляди! А я лично коньяки не признаю, — Георгий достал из маленькой тумбочки под журнальным столиком несколько початых бутылок. — Тут все есть, как говорят поляки, и по выбору и по цвету. — Георгий поставил на журнальный столик два бокала на длинных граненых ножках. — Садись, Коля. Ты не торопишься?
