взглядом.
— Неужели это так тебя волнует, майтера? Послушай, я открою тебе тайну. На меня снизошло просветление от Внешнего.
Сидящая без движения, она могла быть отшлифованной временем статуей, одетой для какой-то эксцентричной торжественной цели в черную одежду сивиллы.
— Это правда, майтера! Ты не веришь мне?
— Я верю, что ты веришь в собственное просветление, патера, — сказала она, посмотрев вверх. — Я хорошо знаю тебя или, по меньшей мере, я думаю, что знаю, и ты никогда бы не соврал о деле вроде этого.
— И бог сказал мне почему — чтобы спасти наш мантейон. Это моя задача. — Шелк запнулся. — Ты даже представить себе не можешь, как великолепно я себя чувствую, получив задачу от бога, майтера. Это удивительно! Теперь я знаю, для чего создан, и все мое сердце стремится к одной цели.
Он встал, больше не в состоянии сидеть.
— Если я должен спасти наш мантейон, разве это не говорит нам что-то? Я тебя спрашиваю.
— Не знаю, патера. Говорит?
— Да! Да, говорит. Мы можем применить логику даже к указаниям богов, верно? К их действиям и словам, и, конечно, мы можем применить логику к нашему случаю. И она подсказывает нам две вещи, обе исключительно важные. Первая — мантейон в опасности. Он не приказал бы мне его спасать, если бы дело обстояло не так, не правда ли? Значит, есть определенная угроза, и для нас жизненно необходимо это знать. — Шелк вышел из беседки и, под струями теплого дождя, посмотрел на восток, в направлении Главного Компьютера, дома богов.
— Второе, даже еще более важное, майтера. Наш мантейон можно спасти. Другими словами, он в опасности, но не обречен. Он не приказал бы мне его спасать, если бы это было невозможно, не правда ли?
— Патера, пожалуйста, подойди ко мне и сядь, — взмолилась майтера Мрамор. — Я не хочу, чтобы ты простудился.
Шелк вернулся в беседку, и она встала.
— Ты не должна… — начал было он, но тут же застенчиво усмехнулся. — Прости меня, майтера. Прости меня, пожалуйста. Я становлюсь старше, но ничему не учусь.
Она мотнула головой из стороны в сторону, ее молчаливый смех.
— Ты еще не стар, патера. Я немного посмотрела, как ты сегодня играл, и ни один из этих мальчиков не двигался так быстро, как ты.
— Только потому, что у меня большой опыт, — сказал он, и они оба сели.
Улыбнувшись, она сжала его ладони в своих, удивив его. Мягкая кожа на кончиках ее пальцев давным-давно стерлась, обнажив голую сталь, темную, как ее мысли в свободное время, и отполированную бесконечным трудом.
— Ты и дети — единственная молодежь в этом мантейоне. Он — не для тебя, а ты — не для него.
— Майтера Мята совсем не старая. Это действительно так, майтера, хотя я знаю, что она существенно старше меня.
Майтера Мрамор вздохнула, мягкое тс, как усталый взмах тряпки по мозаичному полу.
— Боюсь, бедная майтера Мята родилась старой. Или, возможно, научилась быть старой раньше, чем научилась говорить. Как бы то ни было, она всегда принадлежала этому месту. А ты — никогда, патера.
— Значит, ты тоже считаешь, что все будет сломано, верно? И не имеет значения, что Внешний мог сказать мне.
Майтера Мрамор неохотно кивнула:
— Да, считаю. Или, должна сказать, сами здания могут и остаться, хотя даже это очень сомнительно. Но твой мантейон больше не будет нести слова богов людям этой четверти, и наша палестра больше не будет учить их детей.
— Какие возможности на лучшую жизнь будут у этих малышей без нашей палестры? — рявкнул Шелк.
— А какие возможности у людей их класса есть сейчас?
Он зло тряхнул головой, ему хотелось рыть землю.
— Такое уже случалось раньше, патера. Капитул найдет для нас новые мантейоны. Получше, я думаю, потому что трудно найти хуже, чем этот. Я пойду туда учить и помогать, а ты будешь приносить жертвы и отпускать грехи. Все будет в порядке.
— Сегодня у меня было просветление, — сказал Шелк. — Я не говорил об этом никому, кроме тебя и еще одного человека, которого встретил по дороге на рынок, и никто из вас не поверил мне.
— Патера…
— Очевидно, я не сказал это достаточно отчетливо, верно? Давай попробуем еще раз, может быть сейчас получится лучше. — Он какое-то время сидел молча, потирая щеку.
— Я молился и молился о помощи. Молился, конечно, главным образом Девяти, но, время от времени, и любому богу или богине, упомянутым в Писаниях; и сегодня около полудня на мои молитвы ответил Внешний. Майтера, ты знаешь… — Его голос дрогнул, и он понял, что не в состоянии управлять им. — Ты знаешь, что он сказал мне, майтера? Что он сказал мне?
Ее ладони сжимали его руки до тех пор, пока ему не стало по-настоящему больно.
— Только то, что он сообщил тебе, как сохранить наш мантейон. Пожалуйста, расскажи мне остальное, если можешь.
— Ты права, майтера. Это не легко. Я всегда думал, что просветление будет голосом из солнца или в моей голове, голосом, который говорит словами. Но это совсем другое. Он шептал мне многими голосами, и его слова были живыми образами, которые он показал мне. Я не просто видел их, как ты, например, можешь видеть какого-нибудь человека в зеркале, но слышал и чуял — и касался, и ощущал их боль, но все они были связаны воедино и стали одним целым, частями чего-то одного.
Надеюсь, теперь ты понимаешь. Когда я говорю, что он показал или сказал мне что-то, я имею в виду именно это.
Майтера Мрамор ободряюще кивнула.
— Он показал мне все молитвы, которые когда-либо были сказаны в этом мантейоне любому богу. Я видел всех детей, которые со времени постройки мантейона молились в нем, а также их матерей и отцов, и людей, которые приходили помолиться или посмотреть на одно из наших жертвоприношений, поскольку надеялись получить кусок мяса, и молились, пока были здесь.
И я видел, как молились все сивиллы, с самого начала. Я не прошу тебя поверить в это, майтера, но я видел каждую молитву, в которой ты молилась за наш мантейон, или за майтеру Роза, майтеру Мята, патеру Щука или меня, и — короче, за всех жителей этой четверти, тысячи и тысячи молитв. Ты молилась на коленях и стоя, молилась, пока готовила еду и скребла пол. А раньше здесь была майтера Молочай, и я видел, как молилась она, и майтера Бетель, крупная темноволосая женщина с заспанными глазами. — Шелк перевел дыхание. — И, больше всех, я видел патеру
