Без четверти девять она встала и пошла обратно к той улице, где ещё сегодня утром работала. Подержанный «шевроле» Робби стоял перед входом, а его владелец как раз выходил из кафе, с досадой грохнув дверью на прощание. Эми невольно замедлила шаг, подходя к нему ближе. И вдруг подумала, что инстинкт её не подвел и она не зря сохранила в целости эти двадцать баксов.
– Вот ты где! – воскликнул Робби, сердито звякая зажатыми в кулаке ключами. – Какого чёрта, где тебя носило? Тебя сменила какая-то дура, говорит, ты здесь больше не работаешь...
– Робби, – сказал Эми, – давай отойдём на пару шагов? Я хочу тебе кое-что сказать.
Домой она добралась на такси. Ехать было недалеко, и у неё ещё осталось пять баксов с мелочью, чтобы купить ванильный бисквит, который, она знала, просто обожает Грейс.
* * *
– Ну вот я ей и говорю: Долли, солнышко, ты совсем протрахала свои блондинистые мозги? Это же Спайк, это тот самый Спайк, которые воровал твои кредитки! И знаешь, что она ответила? «Но, Грейси, он же на эти деньги купил мне абонемент в фитнес-клуб». Ну ты представляешь?!
Эми кивнула, потому что да, она представляла. Робби, конечно, не воровал её кредиток. Во-первых, он был выше этого, во-вторых, у Эми не было счёта в банке. Но зато он однажды повёл её в «Россалини», шикарный ресторан на Манхэттене, чтобы отметить своё повышение в должности (его продвинули до младшего менеджера). А потом оказалось, что у него не хватает денег, и почти всю сумму за ужин Эми заплатила сама, благо как раз в тот день получила очень хорошие чаевые. Робби, конечно, обещал, что всё ей отдаст, но потом забыл. Не те парни – это такая удивительная разновидность мужчин, которая, даже делая подарки, умудряется тебя унижать.
– Так что ты молодец, – безо всякой видимой связи заявила Грейс, болтая свешивающейся с диванного валика ногой. – Умничка ты моя. Таким надо сразу давать от ворот поворот, пока они окончательно не залезли тебе на шею. Я горжусь тобой, моя девочка! За что и выпьем.
После этого импровизированного тоста Грейс опрокинула в рот остатки шампанского. Она и правда принесла бутылку дешёвенького вина, купленную в супермаркете за углом, и весело хлестала его весь вечер. Эми выпила всего бокал или два – шампанское она не любила, но, Грейси права, праздновать – так уж праздновать. Грейс ещё с порога сказала, что по такому случаю припасла для неё особый подарок, но больше о нём не упоминала, и Эми решила, что особым подарком был, видимо, неиссякаемый оптимизм и неуёмная болтливость её подруги. Они валялись на диване, как школьницы, поджав под себя босые ноги, и Грейси болтала сперва о том, какая скотина был этот Робби и какая Эми молодец, а потом про то, какая скотина был этот Герберт-просто-Герберт Хенрид и какая Эми молодец, а потом про то, какая скотина был Спайк, и Мэл, и Чак, и Дюк, и куча ещё каких-то парней, о которых Эми никакого понятия не имела, но всё Эми была молодец. К тому времени, когда Грейс окончательно опьянела и принялась рассказывать Эми про обалденного мужика, с которым ходила на свидания уже дважды и теперь намеревалась провести остаток своих дней, Эми уже слегка устала от неиссякаемого потока её болтовни. Но она не хотела, чтобы Грейси ушла; она не хотела в эту ночь быть одна, не хотела отпускать это чувство блаженной эйфории, это облегчение, эту свободу. Потому что как только она их отпустит, они улетят, словно выпущенный ненароком воздушный шарик – и след простынет... Так что она не торопилась отпускать этот шарик и слушала, не слыша, как болтает Грейс, и улыбалась, всё время улыбалась, потому что не могла никак перестать, ну, просто нельзя было.
В конце концов Грейси сказала, что ей надо в туалет, и не выходила оттуда очень долго, а когда Эми, забеспокоившись, заглянула в ванную, то увидела, что Грейс спит, свернувшись калачиком на куче предназначенных в стирку полотенец. Эми растолкала её и уложила в постель, а потом погасила свет и стала убирать со стола. Убирать, правда, было особенно нечего – почти допитая бутылка шампанского да остатки бисквита. Бутылку Эми поставила в неработающий холодильник, задержав ненадолго взгляд на банке с кетчупом и начатой пачке хлопьев, составлявших всё его содержимое. А, нет, ещё в боковой стенке стояла бутылка молока, и Эми обрадовалась, что оно не успело скиснуть. Если бы ещё можно было его подогреть... Два дня назад у неё испортилась проводка в кухне, и домовладелец всё обещал починить. Он тоже не был хорошим парнем; плохим, впрочем, не был тоже, во всяком случае, не настолько плохим, как Робби или мистер Хенрид. Эми подумала, что теперь, когда ей нечем стало платить за квартиру, заикаться о проводке тем более бесполезно... да попросту опасно, потому что мистер Нокс может воспользоваться случаем и напомнить, что в следующей четверг пора будет вносить квартирную плату. Нет, не надо, Эми, не надо сейчас про это, не думай, улыбайся, вот так, умничка, девочка моя. Всё завтра.
Эми постояла немного, глядя на бисквиты, раскрошившиеся в полиэтиленовой обёртке. Потом подошла к тёмному окну кухни и выглянула из него в переулок. Панорама, открывавшаяся из окон её квартирки, вполне соответствовала стоимости ренты, составлявшей сто восемьдесят долларов в неделю: за подоконником открывался живописный вид на кирпичную стену соседнего дома и местную помойку, на краю которой стояла большая картонная коробка из-под посудомоечной машины. В коробке жил Стэнли – маленький сморщенный старичок, никогда не снимавший шерстяной шапочки. Иногда, возвращаясь с работы, Эми видела, как он роется в контейнере для пищевых отходов, и всякий раз, заметив её, он отрывался от своего занятия и касался ободка своей шапочки с таким видом, словно это было поле цилиндра, а потом говорил что-нибудь вроде «Очень приятно, мэм» или «Чудесная сегодня погода». У него был сильный шотландский акцент, но при этом настолько безупречно правильная речь, что Эми только диву давалась, как мог такой воспитанный человек докатиться до подобной жизни. На самом деле ей вряд ли хотелось это знать – одинокой девушке в Бруклине обычно хватает своих печальных историй, чтобы слушать ещё и чужие. Так что она только иногда выносила ему чего-нибудь поесть, за что он благодарил её с поистине джентльменским достоинством. Эми думала иногда, что на самом деле подкармливает его вовсе не по доброте душевной и не из сострадания. Просто он был единственным человеком, называвшим её «мэм». Хотя, конечно, она понимала, что это совсем ничего не значит.
Сейчас было уже поздно, и она подозревала, что Стэнли спит, а в глубине души и хотела этого – может статься, эти бисквиты понадобятся ей самой в ближайшие дни. Она окликнула его, не слишком громко, но коробка тут же зашевелилась, и наружу показалась знакомая шерстяная шапочка, а вслед за ней – по-совиному моргающие глаза, давно лишившиеся и ресниц, и какого бы то ни было выражения.
