Ознакомительная версия.
Медленно приближаясь к этой пока не замечающей его паре, Кононов уловил обрывки фраз: «...вытоптали, бля, будто стадо прошло... ведь обдрищутся от этого гороха... еще и дразнятся, бля... мамок вызвать или гнать в шею... и в школу докласть, и родителям на работу...»
– Примем меры, – вставил «горожанин». – Обязательно примем меры.
Кононов совсем сбавил ход и невольно улыбнулся. Смысл спича колхозника стал для него прозрачен как добросовестно вымытое оконное стекло. Юные пионеры, наплевав на заветы Ленина, каковые они должны были, как пелось в песне, «хранить с честью» (помнилось Кононову, как два раза в неделю – кажется, по средам и пятницам, – после полдника, всех собирали у лагерной эстрады и заставляли под баян разучивать всякие правильные пионерские песенки типа: «Пионер, не теряй ни минуты, никогда и нигде не скучай, пионерским салютом утром солнце встречай, ты всегда пионерским салютом солнце Родины встречай!» Или: «Здравствуй, речка, здравствуй, лес, мы попали в край чудес, здравствуй, лагерь пионерский, здравствуй, хорошо живется здесь!». «Только мало дают есть», – добавляли всякие несознательные элементы); так вот, юные пионеры, пренебрегая заветами Ильича и забив на готовность к борьбе за дело Коммунистической партии, совершали набеги на колхозные поля близ деревеньки Отмичи, воруя горох. «И турнепс», – добавил про себя Кононов. Да, бывало такое, и не раз, и он сам охотно принимал участие в подобных вылазках. И купаться убегали без спросу, и мотались за три километра в соседнюю деревню, где был магазин, чтобы купить папиросы «Прибой» или жутчайшие по своей крепости, зато дешевые, по десять копеек пачка, сигареты «Памир», или «Нищий в горах», как они называли это чудо табаководства за изображенного на пачке мужика с посохом, зачем-то забравшегося на голое скальное образование. Контингент второй смены пионерлагеря «Луч», судя по доносящейся от плетня филиппике, не очень спешил идти «за партией к ряду ряд», как утверждалось в еще одной жизнерадостной песне, а все больше норовил нанести урон сельхозугодьям отнюдь не во имя светлых идеалов коммунизма, а в угоду собственным ненасытным желудкам («Наши бедные желудки-лудки-лудки-лудки были вечно голодны-ны-ны...»). А этот, в кремовой рубашке, был вовсе не приехавшим отдыхать горожанином, а кем-то из пионерлагерной администрации. И не воспитателем, не физруком, не баянистом, и уж тем более не старшей пионервожатой – а начальником лагеря! Именно! Кононов вспомнил, что в его годы начальник лагеря, грозный Иван Федорович (кажется, директор или завуч какой-то калининской школы), жил не в лагере, вместе со всеми, а в деревне, благо это было совсем рядом.
– Мы обязательно примем меры, – повторил кремовый и, повернув голову и подняв руку, демонстративно посмотрел на свои наручные часы. Видимо, колхозник его уже слегка достал.
Теперь Кононов видел лицо мужчины в профиль. И этих одной-двух секунд ему вполне хватило. Он замер на месте, все еще оставаясь незамеченным, а потом отшатнулся к зарослям лопухов, скрывающим остатки церковной стены.
Он сразу узнал этого молодого мужчину, да что там мужчину – парня, который был гораздо моложе его, Кононова. Моложе на семь лет.
Это был Николай Кононов. Его отец...
Кононов застыл возле лопухов, вперив невидящий взгляд в блинообразные пыльные листья. Мысли стеклышками калейдоскопа метались в его сознании, пока не сложились в единственно правильный узор. Он все понял, и, сбросив сумку с плеча, согнулся, упершись руками в колени. Он не представлял себе, что ему делать с этим пониманием, распоркой застрявшим в душе, перегородившим душу. Он теперь знал, кого именно имел в виду Сулимов.
«Вы должны добраться до пионерлагеря «Луч», вашего лагеря, возле Отмичей, – говорил ему дон Корлеоне, – и побеседовать с одним человеком. Убедите его в том, что ему и его жене категорически нельзя заводить второго ребенка. Ни в коем случае!». – «Это отец Мерцалова? – спросил Кононов; вернее, не спросил даже, а просто констатировал. – Кто он? Как его фамилия?» – «Вы его сразу узнаете, – заверил Сулимов. – Он вам хорошо знаком». – «Но почему бы не назвать его? Это что, страшная военная тайна? Не беспокойтесь, никаким буржуинам я ее не выдам, даже и за ящик печенья и банку варенья». Дон Корлеоне лукаво прищурился и, усмехнувшись, ответил: «В любом деле должна быть какая-то недосказанность, интрига. Чтобы было интереснее этим делом заниматься». И Кононов тогда еще раз подумал, что вовсе не случайно выбор пал именно на него: седьмой отдел действовал не наобум, а вполне целенаправленно.
Он продолжал стоять, согнувшись, среди лопухов, потрясенный открывшейся истиной. Неподалеку продолжал раздаваться сипловатый голос колхозника, но Кононов уже не слушал его.
Значит, отец в семьдесят первом работал начальником пионерлагеря «Луч» – такой факт Кононову был неизвестен, ни сам отец, ни мама об этом не говорили. Либо как-то к слову не приходилось, либо он, Кононов, пропустил это мимо ушей – или напрочь забыл? А часто ли он интересовался прошлым своих родителей? В том-то и дело... Собой был озабочен, был погружен в собственный мир, только о своей персоне пекся, как частенько, увы, случается под этими небесами... Отец работал завучем в четвертой школе, на Володарского, так что вполне мог быть и начальником пионерлагеря; потом уже, в начале восьмидесятых, его забрали в облоно.
Но не это было главным; вернее, это было совсем не главным! Главное – Николай Кононов был отцом Мерцалова, изобретателя машины времени... Не только отцом Андрея Кононова, но и Мерцалова. Значит, у него, Андрея Кононова, был младший брат, носивший почему-то другую фамилию. Родной брат – ведь Сулимов говорил, что второго ребенка нельзя заводить отцу вместе с мамой, а не с какой-то другой женщиной. Выходит, тот, умерший почти сразу после рождения ребенок вовсе не умер?! Так было сказано матери, а на деле ребенка отдали каким-то бездетным и богатеньким. Богатеньким – и бездетным. Неким Мерцаловым... Если они из Калинина, их можно найти по телефонной книге. Или через адресный стол. Найти, заявиться к ним, плюнуть им в глаза и забрать ребенка... братишку... брательника... братана...
Кононов болезненно скривился и глухо застонал. Голосов больше не было слышно, только где-то в отдалении отрывисто и зло лаяла собака.
Какие Мерцаловы? Какой братан? Братан еще не родился – и он, Андрей Кононов, здесь и сейчас именно для того, чтобы воспрепятствовать его рождению. То есть – убить? А можно ли убить того, кто еще не родился?..
Теперь ему было совершенно ясно, почему дон Корлеоне не назвал фамилию. Знал, скотина, что он, Андрей Кононов, ни за что бы в таком случае не согласился на этот прыжок в прошлое. И что же дальше? Что делать-то, как поступить?..
Ознакомительная версия.
