Воцарилось полнейшее безмолвие, пока астронавт не погрозил кулаком ошарашенным наблюдателям и не прокричал:
- Ну, смелей же, хватайте меня, болваны! Но я достиг Луны, а ее вам не достать. Волоките меня во ФКНИИ. Может, они заявят, что полет - нелегален, и, следовательно, недействителен. - Он слабо засмеялся и неожиданно упал.
Кто-то крикнул:
- В больницу его! Он болен!
Хармана, находившегося в глубочайшем обмороке, положили в полицейскую машину и увезли - еще до того, как власти установили охрану вокруг ракеты.
Прибыли правительственные чиновники, обследовали корабль, прочитали бортовой журнал, подвергли экспертизе рисунки и фотографин Луны и, наконец, в молчании удалились. Толпа росла, ходили слухи, что люди долетели до Луны.
Как ни странно, но возмущенных этим фактом оказалось немного. Люди были заинтригованы и взволнованы, в толпе перешептывались, бросали любопытные взгляды на бледный лунный диск, с трудом различимый в ярких лучах солнца. А потом установился неловкий покров молчания, молчания нерешительности.
Тем временем в госпитале Харман назвал себя, и переменчивый мир охватило безумие. Даже сам Харман с изумлением взирал на резкие перемены, произошедшие в общественном мнении. Это было почти неправдоподобно, но - было. Скрытое недовольство в сочетании с героическими сказаниями о человеке, сумевшем противостоять потрясающим чудесам, - теми сказаниями, что от начала времен заставляли тревожно сжиматься человеческую душу, - завлекали людей во все крепнувшее движение антивикторианства. А Элдредж был уже мертв - и не нашлось человека, способного заменить его.
Вскоре после этого я навестил Хармана в госпитале. Он уже поднимался, хоть и с трудом, ибо оказался наполовину завален телеграммами, письмами, посылками Харман бегло взглянул на меня и кивнул. Потом прошептал:
- Ну, Клифф, маятник-то все же двинулся назад!
The Weapon Too Dreadful to Use (1939)
Перевод: Б. Миловидов
Карл Франтор находил пейзаж удручающе-мрачным. Низко нависшие облака сеяли нескончаемый моросящий дождь; невысокая, словно резиновая, растительность монотонного красновато-коричневого цвета простиралась во все стороны. Тут и там вспархивали птицы-прыгуны и с заунывными криками проносились над головой.
Повернувшись, Карл посмотрел на крошечный купол Афродополиса, крупнейшего города Венеры.
– Господи, - пробормотал он, - даже под куполом лучше, чем в этом чудовищном мире снаружи.
Он поплотнее запахнулся в прорезиненную ткань накидки.
– До чего же я буду рад вернуться на Землю! Он перевел взгляд на хрупкую фигурку Антила, венерианина:
– Когда мы доберемся до развалин, Антил? Ответа не последовало, и тут Карл заметил, что по зеленым, морщинистым щекам венерианина текут слезы. Странный блеск появился в крупных, похожих на лемурьи, кротких, непередаваемо прекрасных глазах. Голос землянина смягчился:
– Прости, Антил, я не хотел ничего дурного сказать о твоей родине.
Антил повернул к нему зеленое лицо:
– Это не из-за твоих слов, мой друг. Разумеется, ты найдешь немного достойного восхищения в чужом мире. Но я люблю Венеру и плачу потому, что опьянен её красотой.
Слова произносились плавно, но с неизбежными искажениями: голосовые связки венериан не были приспособлены для резких земных языков.
– Я понимаю, тебе это представляется непостижимым, - продолжал Антил, - но мне Венера видится раем, землей обетованной... я не могу подобрать для своих чувств должных слов на вашем языке.
– И находятся же такие, кто заявляет, что лишь земляне способны любить! - В словах Карла ощущалась сильная и искренняя симпатия.
Венерианин печально покачал головой:
– Но многие способны также чувствовать, что ваш народ отвернулся от нас.
Карл поспешил сменить тему разговора:
– Скажи, Антил, разве пейзажи Венеры не представляются тебе однообразными? Ты был на Земле, ты способен меня понять. Как может эта коричнево-серая бесконечность сравниться с живыми, теплыми красками Земли?
– Для меня она несравненно прекраснее. Ты забываешь, что мое цветовое восприятие очень сильно отличается от твоего.
Как я могу объяснить тебе всю прелесть, все богатство красок, которые составляют этот пейзаж?
Он замолчал, углубившись в созерцание красот, о которых говорил, хотя для землянина мертвенная меланхолическая серость окружающего оставалась неизменной.
– Когда-нибудь, - в голосе Антила звучали пророческие интонации, Венера вновь будет принадлежать только венерианам. Нами больше не будут править выходцы с Земли, и слава предков вернется к нам.
Карл рассмеялся:
– Хватит тебе, Антил. Ты заговорил, точно головорез из Зеленых банд, которые причиняют столько хлопот правительству. Я-то думал, ты не признаешь насилия.
– Я и не признаю, Карл. - Глаза Антила стали печальными, пожалуй, даже испуганными. - Но силы экстремистов растут, и я опасаюсь наихудшего. И... и если вспыхнет открытый бунт против землян, я должен буду к нему присоединиться.
– Но ты же не согласен с ними.
– Да, конечно. - Антил передернул плечами - жест, который он перенял от землян. - Насилием мы ничего не добьемся. Вас пять миллиардов, нас едва наберется сотня миллионов. В вашем распоряжении ресурсы и оружие, а у нас ничего нет. Было бы бессмысленным риском выступить против такой силы. И даже если мы победим, то получим в наследство лишь ненависть такой силы, что мир между нашими двумя планетами станет невозможным навсегда.
– Тогда зачем тебе к ним присоединяться?
– Потому что я - венерианин. Карл опять разразился смехом:
– Похоже, патриотизм на Венере столь же иррационален, как и на Земле. Ну ладно, поспешим-ка к развалинам вашего древнего города. Теперь уже недалеко?
– Да, - ответил Антил, - теперь до них чуть больше вашей земной мили. Но помни, ты ничего не должен нарушать там. Руины Аш-таз-зора для нас священны, как единственный уцелевший след тех времен, когда мы тоже были великой расой, не то что теперешние дегенераты.
Дальше они шли в молчании, шлепая по мягкому грунту, уклоняясь от корчащихся ветвей змеедрев, обходя стороной изредка попадающиеся скачущие лозы.
Антил первым возобновил разговор:
– Несчастная Венера. - В его спокойном, грустном голосе таилась печаль. - Пятьдесят лет назад появились земляне, предложили нам мир и благоденствие - и мы поверили. Мы показали им изумрудные копи и табак джуджу - и их глаза заблестели от вожделения. Их прибывало все больше и больше, и все больше становилось их высокомерие. И теперь...
