— Вы верите, сестра?
— Во что? — спросила Рипли, вгрызаясь в кусок хлеба.
— Во что-нибудь.
— Не очень, — не задумываясь ответила она.
Диллон сделал широкий жест рукой, обводя весь зал и его обитателей.
— А у нас есть вера. Не очень большая, если честно, но есть. Она не требует много места, Компания и правительство не смогут отобрать ее у нас. У каждого человека есть своя часть веры. В таком месте, как здесь, она не просто полезна, она чертовски необходима. Иначе человек отчаивается, и в отчаянии теряет свою душу. Правительство может отобрать у тебя свободу, но не душу. Конечно, на Земле все по-другому. Но это не Земля. Это даже не солнечная система. Отсюда люди все видят иначе. Как заключенные, так и свободные люди. Мы менее, чем свободны, но более, чем мертвы. И только вера хранит нас. Ее у нас много. Хватит и на вас, лейтенант.
— Мне показалось, что женщины не допускаются в вашу веру.
— Почему? Только потому, что мы все здесь мужчины? Но это следствие специфики нашего населения, а не философии. Если бы сюда присылали женщин, им бы тоже нашлось место. Заключая в тюрьму, не обращают внимания на пол. Просто сюда никогда не ссылали женщин. Мы терпим любого. К чему исключать кого-то, если он уже исключен хотя бы тем простым фактом, что сослан сюда. Мы даже терпим нетерпимое.
Его улыбка стала еще шире.
— Благодарю вас — сухо ответила Рипли.
Он заметил ее тон.
— Это всего лишь утверждение принципа. Ничего личного. У нас здесь неплохое место, для того чтобы ждать. И до сего времени никаких соблазнов. Она откинулась на спинку стула.
— Ну, если вы можете вынести здесь больше года и не сойти с ума, то вы можете вынести любого.
Диллон снова с наслаждением начал есть.
— Фиорина такое же подходящее место для ожидания, как и любое другое. Никаких сюрпризов. Свобода передвижений больше, чем в обитаемом мире. Андруз никогда не беспокоится, если мы уходим далеко от заведения, потому что уйти некуда. Дичи не так уж и много, ужасный климат и никакого общения. У всех нас большие сроки, хотя и не все приговорены к пожизненному заключению. Все знают друг друга как облупленных. Знают, кто что любит, кто от чего зависит и как помочь ему это преодолеть.
Он проглотил прожеванную пищу.
— Есть места и похуже. Я там не бывал, но слышал. Фиорина меня вполне устраивает. Здесь нет никаких соблазнов. Рипли покосилась на него:
— А чего вы ждете?
Огромный человек ответил, не задумываясь:
— Мы ждем, что господь снизойдет к нам и освободит своих рабов от греха.
Рипли нахмурилась.
— Боюсь, что вам придется долго ждать.
Чуть позже Клеменз показывал ей зал для собраний, особенно заостряя внимание на тех непоследовательностях, которые, как он считал, могли ее заинтересовать. Они были практически одни в просторном зале. Заключенный Мартин бесшумно подметал неподалеку.
— Насколько вы осведомлены об истории этого места?
— То, что рассказали мне вы. Что рассказал Андруз. Ну и кое-что слышала от заключенных.
— Да, я видел, как вы разговаривали с Диллоном.
Он налил себе немного виски из металлической фляги, которую принес с собой. Отдаленный четырьмя этажами потолок неясно вырисовывался над ними.
— Это довольно интересно с точки зрения философии. Диллон и все остальные ударились в так называемую религию примерно пять лет назад.
— А что это за религия?
Клеменз глотнул свой напиток.
— Не знаю. Очень трудно что-то сказать. Какая-то разновидность тысячелетнего апокалиптического христианства.
— Хм-м.
— Совершенно точно. Все дело в том, что, когда Компания захотела ликвидировать заведение, Диллон и все остальные изъявили желание остаться здесь. Компания умеет видеть свою выгоду. Поэтому им было разрешено остаться в качестве сторожей с двумя надсмотрщиками и медицинским сотрудником.
Клеменз обвел рукой зал.
— И вот мы здесь. Здесь не так уж и плохо. Никто не проверяет нас, никто не беспокоит. Транзитные корабли постоянно доставляют нам грузы. Нам разрешено пользоваться всем, что найдем, и к тому же Компания выплачивает людям минимальную зарплату как сторожам, пока не закончится их срок. А она гораздо больше, чем заработки заключенных на Земле.
— У нас есть кое-что почитать и посмотреть, да и собственная религия. Еды у нас много, хотя пища несколько однообразна. Вода хорошая, и если регулярно бриться, то никакие вши не страшны. Здесь очень мало разновидностей живых организмов, и они не могут проникнуть в комплекс. А если бы погода была получше, то здесь вообще было бы довольно мило.
Рипли задумчиво отпила немного виски.
— А как насчет вас? Как вас угораздило сюда попасть?
Он поворачивал стаканчик перед глазами, держа его одними пальцами.
— Я знаю, что этому трудно поверить, но то, что я имею сейчас, гораздо лучше моего предыдущего назначения. Я люблю одиночество. Я не люблю быть в центре внимания. А здесь подходящее место для этого. До тех пор, пока кому-то не потребуется помощь при повреждениях, что случается здесь гораздо реже, чем вы можете предположить, я предоставлен сам себе. Я могу читать, смотреть видео, прогуливаться по комплексу, или забраться в свою комнату и орать, сколько душе угодно.
При этих словах он обаятельно улыбнулся.
— Это чертовски лучше, чем постоянно находиться в обществе садистов-охранников или хныкающих заключенных.
Он показал на ее лысую голову.
— Как вам прическа?
Рипли осторожно потрогала свой череп.
— Странное ощущение.
Кажется, что волосы по-прежнему на месте, но когда трогаешь голову, то обнаруживаешь, что их нет.
Клеменз кивнул.
— Это все равно, что потерять ногу. Будет казаться, что она есть. Человеческое тело — забавная вещь, а человеческий мозг — еще забавнее.
Клеменз осушил свой стакан и посмотрел ей в глаза.
— Ну, а теперь, когда я рисковал испортить отношения с таким хорошим человеком, как Андруз, настаивая на кремации, и поведал вам скучную историю Фурии-161, может быть, вы все-таки расскажете мне, что вы искали в теле умершей девочки? И почему так необходимо было кремировать тела?
Она только собралась ответить, но он жестом остановил ее.
— Только давайте обойдемся без всяких мерзких вирусов. Андруз был прав, утверждая, что их можно парализовать элементарным замораживанием. Но вас это не устраивало. Я хочу знать причину.
Рипли кивнула и, отставив в сторону чашку, повернулась к нему.
— Прежде всего, мне хотелось бы кое-что уточнить.
Клеменз пожал плечами.
— Что именно?
— Я вам нравлюсь?
Он отвел глаза. Но, пока он обдумывал, что сказать, его язык, независимо от сознания, уже что-то говорил. Но это, как он с удивлением обнаружил, было не так уж плохо.
